Отправлено: 02.05.13 15:54. Заголовок: когда у тебя простуда, у меня остановка сердца; 13.01.2013 - [ЗАВЕРШЕН]

 Отправлено: 02.05.13 21:37. Заголовок: срывалось ныло разры..

срывалось
ныло
разрывало
саднило грудь глухое скерцо
теперь опасность миновала
на днях мне вырезали сердце

Сколько лет прошло? Ровно шестнадцать лет. Он поглядывает на часы и допивает третий стакан виски. Почти семь. Да, прошло ровно шестнадцать лет. Рыжий опустил голову, уставившись на дно своего стакана и вспоминая тот день. Он помнил её – в белой пижаме, с накинутой шалью на плечах. Она ходила босиком по комнате, не ощущая ни холода, ни осколков стекла, что валялись на полу. Её взгляд был пустым, не сосредоточенным, и слишком не живым. Рыжие волосы словно потеряли свой прежний блеск. Она редко расчесывала их, поэтому даже со стороны её красота казалась безумной, ненормальной, так как от ней исходил запах смерти. Дитрих впервые почувствовал это, когда нашел её окровавленную в чулане. Тогда она схватилась за его плечо, вся тряслась, и тогда умерла. Прямо на его глазах. Потом осталось тело, в которое заточили душу, и она хотела вырваться на свободу.
Он вошел, сел перед ней. Бекка даже не подняла на него взгляд, но чувствовала, он знал, что она чувствовала, зачем он пришел. Внутри неё может и всё вымерло, но не эта связь между ними, и та частичка души, что была ещё жива умоляла его освободить её, умоляла дать ей шанс взлететь в небо, где ей и место. Ди смотрел на неё, а она даже не двигалась, просто сидела уставившись в одну точку. Он встал тихо, почти неслышно, и подошел к ней сзади. Она знала, он уверен, что она знала, когда Дитрих коснулся её волос, убирая их с шеи. Он приобнял её сзади, и она почему-то не впала в истерику, не начала выворачиваться, она знала.
Одна секунда. Комок, что застрял в горле. Он прикрывает глаза, и проводит ножом по её артерии. Кровь льется фонтаном, по её белой рубашке, по его рукам, а он всё прижимает её, уткнувшись носом в её когда-то рыжие, но уже бесцветные волосы, и чувствует слезы на щеках, что смешиваются с её кровью, которую он никогда не сможет смыть со своих рук. Она хрипит, цепляется за его руку, последний вдох, выдох. В какой-то момент в её глазах он видит прежнюю Бекку, и на мгновение её губы расплываются в улыбке. Он целует её в лоб, и закрывает ей глаза. Её больше нет. Её уже давно нет. Но теперь и его нет.

Лессинг встает со стула, надевая черное пальто, и завязывает шарф на шее, после чего выходит на улицу, не попрощавшись с барменом, которого знает уже пару лет. Сегодняшний день не такой, как всегда. Тринадцатое января особый день, но, увы, не в хорошем смысле. Ноги сами ведут немца в знакомый дом. Она открывает ему дверь, и без лишних слов, он сразу же касается её губ, целует её жадно, словно поглощает её, но ведь в их отношениях именно она всегда высасывала из него жизнь. Но Дитрих никогда не был против, никогда не жалел для неё своих сил, и мог бы даже отдать ей всю свою падшую, мертвую душу, только бы забрала. Но она всегда знала грань, и не переходила её. Поэтому жадно отвечая на его поцелуи, не задавая вопросов, не интересуясь «зачем» и «почему», поэтому они вместе придаются наслаждению, и он ловит каждый её выдох, прикосновение, ловит и хочет сохранить.
Ундина лежит подле него, он проводит пальцем по её обнаженной спине, по позвоночнику. Она не смотрит на него, а он не смотрит в её глаза, но чувствует, и впервые ему хочется разделить это чувство с кем-то. Он целует её в солнечное сплетение, поворачивая к себе, прижимает, утыкается носом в её тёмные волосы, после чего внезапно встает и надевает брюки. Опускаясь на пол, возле кровати, он достает пачку сигарет и начинает курить.
Молчание. Оно тянется... Ундина молчит, его мертвая рыба не произносит и слова, поэтому он первый нарушает молчание. И знает, что этот день будет не таким, как остальные. Что он запомнит его. Она тоже. Но они никогда не вспомнят об этом. Никогда не скажут друг-другу об этом. Наверное ей надоедает лежать на кровати, поэтому она встает, натягивает свитер на себя и хочет завязать волосы в хвост, когда Дитрих сам того не осознавая, протягивает руку к её талии, поворачивает её к себе и прижимает к себе, обнимая за ноги, утыкаясь в колени, и не хочет отпускать. Он хочет сказать ей многое, но почему-то не может произнести и слова...
-Ты бы пошла со мной, еслиб я попросил? – совсем непонятно, неясно, и даже глупо задавать такой вопрос. Дитрих и сам не понимает чего желает, что хочет этим сказать, но слова сами слетают с его губ. И он не выпускает её, не хочет отпустить, так как ему живется, когда он чувствует её кожу со своей.
-Ты бы пошла?

 Отправлено: 04.05.13 03:20. Заголовок: Внешний вид: нижнее ..

Внешний вид: нижнее белье, белый свитер в черную полоску.

Все в этом доме пропитано безысходностью, начиная от прохудившегося крыльца до осевшей и протекающей крыши. Дешевые обои, отдающие желтизной и насквозь пропитавшиеся сыростью, разбухают, топорщатся и отходят по углам. Кое-где видны подтеки, грязными пятнами отпечатывая ребристые линии, где-то трещины, где-то заплатки, яркими пятнами выбивающиеся из общего интерьера. В маленькой и единственной комнате, помимо кухни на закрытой веранде и мрачной ванной комнаты, в которой уже полгода закоротило провод и нет света, а единственный его источник — большая ароматическая свеча, приросшая к деревянной табуретке, очень компактно разместились большая двуспальная кровать у окна, небольшой диван, купленный на какой-то гаражной распродаже за сущие гроши, прикрывающий сквозную дыру в стене, совершенно неуклюжее громоздкое кресло, письменный стол, заваленный какими-то бумаги, просроченными счетами и горами немытой посуды, «голый торшер», гардероб в миниатюре и складная сушилка для белья, заваленная грязной одеждой.
Ундина, застывшая в неестественно позе на диване с пузырьком таблеток в руках, в дырявом свитере и растянутых в коленях домашних штанах, с растрепанными волосами, прядями ниспадающими на неестественно-бледное лицо, идеально вписывается в эту картину упадочничества и безнадеги. Ее глаза немигающим взглядом следят за тягучим, неспешным передвижением стрелок больших настенных часов, являющихся единственными рефлексами жизни в этом мертвом, беззвучном царстве. Она неторопливо, будничным жестом высыпет горсть таблеток себе на ладонь, а затем закинет их в рот и запьет каким-то дешевым пойлом, от которого в животе беспокойно заурчит, закрутит и заноет. Затем медленно сползет вниз, приняв горизонтальное положение, и положит голову на драный подлокотник, из которого рваными кусками торчит поролон, впитавший в себя половину жизни предыдущего хозяина. Пилюли — единственное, что способно побороть ее перманентную бессонницу и дать отдых глазам, под которыми застыли трехдневные синяки. Разум медленно обволакивается пеленой сна, веки тяжелеют, а Морфей с большим усилием затаскивает нечастую гостью с мертвой душой в свое королевство.
Ее не будут мучит кошмары, ей вообще сны не снятся, прежде чем резкий, протяжный, впивающийся сверлами в виски звонок не разбудит ее и не заставит с усилием поднять веки, продирая глаза. Она протрет ладонями лицо, отгоняя усталость, приподнимается на локте, залпом выпив вчерашнюю воду, налитую из-под крана в стакан с разводами и следами губной помады, взъерошит волосы и с трудом поднимется на ноги, чтобы, чуть пошатываясь, еще не отойдя ото сна до конца, подойти к двери и открыть ее на цепочке, глядя сквозь щель на того, кто заявился в ее гнилую дыру на огонек. Увидев гостя, она помедлит, но не больше пяти секунд, прежде чем впустит его на порог, без лишних вопросов и слов переходя к сути их встреч.
Его губы ужалят ее, в который раз нарушая извечное правило Амзель — не целовать в губы, чтобы однажды не забыться, чтобы, упаси Господь, не впустить кого-то в себя, дальше поскрипывающей постели. Но он не спрашивает ее разрешения, а всегда берет то, что ему хочется, а Ундина слишком безвольна, чтобы позволить себе такую роскошь, как сказать ему «нет» и выставить за дверь. Ее пальцы торопливо пробегутся по пуговицам его рубашки, отточенным до автоматизма действием обнажая накаченный пресс, ладони скользнуть по обнаженному телу к плечам, скидывая прочь абсолютно ненужный в этот час элемент гардероба, а затем опустятся вниз, моментально справляясь с застежкой на ремне и рьяно вытаскивая его из петель брюк, в то время как губы в очередной раз будут учиться заново целовать.
А очнется она на кровати, застыв мышью в его объятиях, понимая, что ничего не было. Дитрих. Он резко все прекратил, как-то странно целуя ее растрепанные волосы, а затем и вовсе избавляя от своей близости. Ундина застыла в недоумении, чувствуя себя, как ни странно, использованной. В голове крутился крутится один единственный вопрос, который она никогда не озвучит. Услышав лязг железной бляшки ремня, она приподнимется, упираясь спиной в стену, прижмет к себе колени и станет наблюдать за гостем, не сказав ни единого слова. А он, этот немец, которого она однажды встретила в баре, назвавшись приторно-сладким, до тошноты, «Candy», станет курить, выпуская колечками терпкий дым, не спрашивая, приятен ли он Амзель.
Наконец осознав, что на этом «все», она поднимется с грязной простыни, хватая с полу свитер, наденет его, скрывая свою наготу, и захочет с Ним распрощаться, но второй раз за вечер мужчине удастся ее удивить: он прижмет ее к себе с молчаливым отчаянием, обнимая руками за ноги, так непривычно по-человечески, что она испугается. Испугается и сольется с тишиной в растерянных чувствах. Он продолжит ее удивлять.
Пройдет не меньше двух минут, прежде чем в осторожном, неуклюжем и неумелом жесте она прижмет его голову к себе, запуская пальцы в его рыжие, кудрявые волосы, до сих пор не понимая, «зачем?» и «почему?». С опаской оленя, никогда не встречавшего человека, начнет проявлять наивную, чуждую и забытую...тсс...нежность, мягко перебирая его волосы, но все еще продолжая молчать. А когда тишина начнет давить на виски, когда напряжение между ними станет невыносимым, она ласково, чуть дрожащей ладонью, проведет по его щеке.
- И куда бы мы отправились? - почти шепотом, избегая прямого ответа, прерывает она тишину, опуская потерянный взгляд вниз, чтобы встретиться с его взглядом, когда немец запрокинет голову назад, а она обхватит ладонями его лицо.
Снаружи подует ветер, со свистом проникая сквозь щели, забивая промежутки в их сломанном диалоге. Несколько листов А4 сорвет со стола, и, кружась, точно в вальсе, они упадут на пыльный ковер. Ундина медленно опуститься на колени, шурша листами, оказавший лицом к лицу к тому, кто никогда прежде не задерживался в ее доме и не задавал лишних вопросов. С опаской заглянет в его глаза, которые, как окажется, у него очень красивые, глубокие, проведет большим пальцем по щеке, задевая уголок рта.

 Отправлено: 05.05.13 15:09. Заголовок: внутри холодеет и рв..

внутри холодеет
и рвется, и бешено скачет
как будто во мне
умер мой нерожденный мальчик
и хочется плакать
и сброситься с крыши
на ветер
как будто бы вас обоих
сегодня не стало
на свете

Знаешь, а ведь мы с тобой одинаково сломаны? Где-то внутри, в левую сторону, где под ребрами должно было биться сердце. Слушай, а у тебя осталось сердце? Я вот всё чаще задумываюсь, что у меня его давно уже нет. Я похоронил своё сердце рядом со своей сестрой, которую, наверное, любил ненормально, иначе почему не дал Фрее зализать мне те раны? Но она светлая. Она слишком светлая и чистая. Как моя дочь, которая явно не заслужила такого отца, как я. И знаешь, в какой-то момент, когда она хваталась сво ей маленькой ладошкой за моей рукой, и спрашивала о том мире, что окружал её, то я понял, что не смогу быть ей тем отцом, которого она заслуживает. Не помню, что именно я тогда сказал Фрее. Она не верила, когда я сказал, что хочу развода. Она не понимала, пыталась поцеловать меня, схватить за руку и я сказал то, чего она мне никогда не простит. Когда я сказал, что не люблю её, она молча смотрела на меня пару минут, а потом поставила свою подпись и вышла из комнаты. Больше мы не встречались. Она попросила меня исчезнуть. Я исчез. Ведь я именно этого и добивался. Зачем им- таким светлым, ходящее проклятье? Сломанный человек, которого не то что не вернуть, но и не полюбить снова? Я не чувствую сердца внутри себя, лишь изредка, когда вспоминаю улыбку Бекки, ладошку Кати, и светлые волосы Фреи... или когда ты бываешь непривычно нежной, и почему-то отвечаешь на мой поцелуй, хоть и всегда говоришь, что не любишь целовать губы. В такие моменты я думаю, что может внутри меня не всё вымерло, что возможно я могу...
Мы с тобой одинаково сломаны, да. Хоть и по разным причинам, разными людьми, но у нас одинаковая рана, только вот если я выбрал путь палача, то ты сама стала жертвой, которую убивают каждый день. Снова и снова. Ты отдаешь своё тело каждому, и вместе с тем никому. Ты принадлежишь всем, и вместе с тем не принадлежишь никому. Даже те пару часов, что мы проводим вместе, ты не со мной, ты не рядом, а где-то в другом месте, с совсем другими мыслями и чувствами. А у тебя остались чувства? Моя темноволосая, у тебя осталось хоть что-то внутри? Что-то, что порой жалит и ты понимаешь, что ты пока ещё жива, даже если всем доказываешь (включая саму себя), что тебя уже давно нет в живых?

Он опрокидывает голову назад и смотрит в её стеклянные глаза. Она и правда должно быть русалка, у которой вырвали сердце, и вместо неё вложили льдинку, камень, да что угодно. Но порой, она всё равно кажется живой, тёплой, хоть и её кожа всегда холодная, а пальцы слишком костлявые и царапают, вместо того чтоб прижимать к себе. Дитрих смотрит ей в глаза и сам понимает, насколько бредовым звучит её вопрос, но сегодня тринадцатое января, и это не простой день. В этот день ему позволено быть другим Дитрихом, почти похожим на того мальчишку, что собственноручно перерезал своей сестре глотку.
Она касается пальцами её лица, и он невольно оставляет поцелуи на них, после чего упирается лицом ей в живот, и просто прикрывает глаза. Не хочется обрывать это мгновение, которое словно и ничего не стоит, может завтра они оба не вспомнят об этом, но сейчас она так нужна ему, она так необходима чтоб дышать.
-Куда-нибудь... – почти шепотом произносил мужчина, понимая, что для него не имеет никакого значения, куда они поедут, лишь бы далеко и надолго. Только вдвоем. Лишь бы хотя бы ненадолго вернуть себе жизнь, почувствовать, что ты не просто существуешь, а по-настоящему живешь. Да что угодно почувствовать... и не быть таким безразличным, когда ты протыкаешь кому-то грудь ножом, или же наблюдаешь как твоя жертва корчится от боли, и из ушей у него течет кровь.
Мне просто хочется почувствовать. Неважно что. Только сегодня, Ндина... не думаю, что я когда-нибудь назову тебя так вслух, так как между нами столько правил, столько проблем, столько согласований, а я хочу просыпаться рядом с тобой, и чувствовать твоё тело рядом с собой. Согревать тебя своим дыхание, дуть как на снежинку, совсем тихо и нежно, словно боясь, что ты растаешь. Я так хочу чувствовать сегодня...
-Но скорее всего ты не согласишься, и будешь права. Ведь для тебя я никто, а это... случайный порыв... но я так хотел бы поехать вместе с тобой куда-нибудь... – Дитрих чуть усмехается, после чего чуть сильнее прижимает женщину к себе, и хочет согреть её. Согреть всю её. Даже её замерзшее от боли сердце.

 Отправлено: 06.08.13 23:22. Заголовок: Ей сказать было абсо..

Ей сказать было абсолютно нечего. Назревший разговор, даже такой отстраненный и абстрактный, вызывал в ней леденящую душу панику. Начиная отсчет с той точки, когда прежней Ундины не стало, темноволосая ведьма с русалочьим именем нашла стабильность в каждодневном убийстве своей души, своих чувств. Извращенная гармония реалий ее собственной жизни пугала других, но не ее. Затуманенный таблетками и дешевым пойлом разум — и жизнь по-прежнему дерьмо, только нет уже никакой разницы, просыпаться на чистых простынях в дорогом номере отеля или в собственной блевотине с отбитыми почками и разбитой губой в сомнительном переулке. Реальность ее складывалась из выпитых рюмок и беспорядочных связей, и с каждым днем в этом исхудалом теле, под проступающими ребрами, оставалось все меньше и меньше «человечности». Она ни о чем не мечтала, ничего и никого не любила и не ждала. Ее бы не тронула ни война, ни собственная смерть. Более того — подсознательно она ее искала, но была слишком слаба, чтобы пойти коротким путем и завершить свои страдания.
А Дитрих, сам того не понимая, задел запылившуюся и обросшую паутиной струну, дав понять мертвой рыбе, что она не такая уж и мертвая. И, испугавшись этого, Ундина сделала то единственное, на что была способна — опустилась на колени, поравнявшись с немцем, и с отчаянием прижалась к его губам своими, вовлекая его в глубокий, долгий и страстный поцелуй так, словно хотела высосать из него всю душу. Она терзала его, путала, целовала так жадно и так яро, чтобы только после он не вспомнил не только того, о чем говорил, но и имя свое позабыл.
Внутри что-то щелкнуло. Вечный голод, не дававший Ундине покоя, проснулся, сливаясь со страстью и страхом в нечто единое и неотвратимое. Источающее изнутри чувство полностью завладело Амзель, затуманивая рассудок и будто бы диктуя «пей, пей, пей». Все ее чувства внезапно обострились до предела. Женщина в буквальном смысле этого слова ощущала внутри чужого мужчины жизнь, и ей до животного безумия хотелось эту жизнь поглотить, утопить в себе, успокоив внутреннего зверя, который просыпался в ней слишком часто и слишком много жизней загубил.
Ее поцелуи и ласки стали грубее. Темноволосая ведьма заставила немца лечь на спину, взбираясь на него и седлая как коня, не отрываясь от жестоких и жалящих поцелуев и постепенно испивая бурлившую внутри него жизнь. Поначалу это можно было перепутать со страстью и даже насладиться минутами этой смертельной близости, но чем дольше и требовательнее длился поцелуй, тем слабее себя ощущал мужчина. Поначалу легкая усталость, затем слабость в теле. К счастью для Дитриха, это был не первый раз для него, когда мертвая рыба, сама того не понимая, желала его поглотить, превратив из горячего любовника в собственный ужин. Осознав это, как и несколько раз до этого, он придушил ее за горло, не отпуская до тех пор, пока воздуха в ее тщедушном теле не стало катастрофически мало. Она стала терять сознание, а вместе с ним — силу.
Очнулась Ундина все там же на полу, но уже на руках у Дитриха. Сильный кашель раздирал горло, она отползла в сторону, стоя на четвереньках, и жадно, с хрипотой, втягивала воздух в легкие, точно так же, как делает это несостоявшийся утопленник. Только пару минут спустя, придя в себя, женщина посмотрела в сторону мужчины, не задавая вопросов и не ожидая словесного ответа — все, что нужно, она прочла по его глазах. А затем медленно поднялась, поправляя свитер, подхватила с пола мятую пачку сигарет и зажигалку и закурила, остановившись подле заколоченного окна, сквозь щели в котором виднелся чей-то такой же потрепанный дом, а рядом с ним — ребенок лет пяти.
Сердце предательски защемило, и только никотиновые смолы смогли успокоить сердце.
- Летит Жозефина в крылатой машине, все выше и выше и выше летит..., - ни с того ни с сего вырываются из ее уст слова колыбельной из детства.

 Отправлено: 16.08.13 20:56. Заголовок: Он совершенно не зна..

Он совершенно не знал почему возвращался к ней вновь. Может в её глазах он видел ту, которая была разбита так рано и так жестоко, а может ему просто не к кому было идти. Он понимал, что эта связь не принесет ничего хорошего, так как они слишком одинаковые, слишком сгубленные жизнью, поэтому не им спасать друг-друга, но Дитрих всё равно приходил к ней, снова возвращался в эту квартиру, снова приносил себя ей в жертву... в жертву, в которой она нуждалась всего пару мгновений, которых хватило бы навсегда приостановить его жизнь, но это не пугало немца, он всё равно возвращался.
Её поцелуи были жаркими и ледяными одновременно. Она целовала его так, словно вдыхала все остатки его жизненной энергии, что было не так далеко от правды, но он всё равно отдавался ей полностью, словно был готов умереть ради неё, и сам не понимал откуда в нём это чувство. Зачем ему умирать для человека, который сам умер ещё давным-давно? Но Дитрих тоже был мертвым. Он тоже умер когда-то, и теперь оставалось лишь отдавать ей себя, без остатка, без сожалений...
Можно и не сопротивляться, ведь правда? Что с того изменится? Ровным счетом ничего. Одним ничтожеством меньше в этом падшем мире, и она уж точно не будет плакать по нему. Да и не хотел он видеть её слез. Вообще никаких. Надо было просто отдаться тому мгновению, посвятить себя ей без каких-либо раздумий, и она бы сделал всё сама. Без его помощи, но каждый раз одна и та же мысль останавливала Дитриха. Именно она заставляла его распахнуть глаза и понять, что пока он не готов умереть ради неё, во имя неё... не готов.
Он не видел свою дочь слишком давно. Смутно помнил черты её лица, и то она была тогда малышкой, но именно она возвращала его. Почему? Дитрих не думал о том чтоб вернуться в жизнь своей маленькой Катарины, никак не думал, но он знал этот мир, знал весь тот ужас, который прятался за каждым зданием, и поэтому, лишь поэтому, он оставался живым. Нет, Лессинг не был героем, и не думал изменить мир к лучшему, но он знал, что пока он есть на этом свете, то малютка-Кати будет в безопасности. Он об этом позаботится со стороны, да так, что она никогда его и не увидит.
Эта хрупкая, рыжеволосая причина и заставляла его прерывать Ундину в тот самый миг, когда последние силы начинали покидать его. Он сильнее сжимал руки на её шее, оставляя ссадины, синяки, но словно умоляя её оставить его в живых. Он бы смог умереть ради неё, как бы глупо это не звучало. Он бы мог принести себя в жертву в её честь. Но только не сейчас, пока рано... пока рано...
Рыжий закашлялся, когда она наконец-то отстранилась от него и дала ему возможность прийти в себя. Дитрих лежал пару минут и тяжело дышал, не поднимая взгляда на Ундину и не желая видеть её стеклянные глаза. В такие минуты она напоминала ему фарфоровую куклу, что разбилась сто раз, и столько же раз её склеили обратно.
Лишь слова, что срываются с её уст заставляют его вздрогнуть. Кажется, когда-то давным-давно он уже слышал эту колыбельную, но только её пела не Фрея, нет, не она. Её пела Бекки в детстве, когда играла со своими куклами и укладывала их спать. Прикрывая ладонью глаза Лессинг хочет раствориться в этих словах, исчезнуть и никогда не вернуться...
Спустя некоторое время Дитрих всё же встает на ноги, натягивая на себя штаны он шагает босиком в её сторону, и останавливается за спиной Ундины. Ему хочется дотронуться до её плеча, но он следит лишь за дымом, что срывается с кончика её сигарет... она всё ещё напевает себе эту старую и никому ненужную песню, и ему хочется сделать всё то, что он не смог сделать для Бекки, лишь бы оживить её.
-Что ты хочешь? – впервые он задает такой вопрос, но зато искренний. – Что ты от меня хочешь? – и хочется убедить её в том, что он готов сделать всё возможное, и невозможное лишь бы она вернулась к этому миру, лишь бы...
Дитрих наклоняется и мягко целует её обнаженное плечо, слишком нежно, слишком трепетно. Он боится её спугнуть, и знает, что ему уже пора... она не даст ему побыть с ней дольше...

 Отправлено: 13.09.13 15:44. Заголовок: Ей от жизни кроме бо..

Ей от жизни кроме боли и страданий ничего не надо. Ундина давно позабыла сладковатый привкус надежды на языке, не чувствовала чужого тепла, даже если по нескольку раз на дню чьи-то ладони исследовали ее тело. Она не помнила этого чувства, когда ветер в крыльях, бабочки в животе, когда сердце готово пробить грудную клеть, но не от страха и не от отчаяния. Она перестала различать оттенки, весь мир для нее окрасился в черно-белый, русалка укуталась в печали и перестала жить, влача жалкое существования, бредя по темному тоннелю жизни с полным равнодушием и отсутствие какой-либо надежды увидеть просвет.
Только через боль физическую, только через телесные страдания она могла заглушить боль внутреннюю, точащую ее изнутри, точно червь гнилое яблоко. Она растворялась во времени, в таблетках и алкоголе, зачастую теряясь в пространстве и времени. Ее личность рассыпалась серебристым дождем и впиталась в асфальт с багровыми каплями крови и ощущением смерти там, где когда-то формировалась жизнь. Не стало ребенка — не стало и Амзель. От нее осталась тень с приторным и дешевым «Кэнди» - женщина с пустыми, холодными и безразличными глазами.
Не сопротивляясь, Ундина готова была позволить гнилому болоту поглотить ее, она жаждала этого, в тайне надеясь, что однажды разгульная жизнь приведет ее к позорному падению и в ее душе воцарится долгожданный покой. Шаг за шагом, монотонно, она двигалась по направлению к своей цели, но внезапно один из тех, кто должен был стать проводником в Ад, решил вдохнуть в нее жизнь, резкими ударами по груди заставляя ее заржавевшие механизмы вновь заработать.
И рядом с ним становилось нестерпимо больно. Видеть в этих глазах хоть что-то отдаленно напоминающее нежность было невыносимо. Дитрих пытался говорить с ней, он пытался уважать ее, он относился к ней «по-человечески». Каждый его неосознанный жест, каждая попытка вернуть женщину к жизни, встряхнуть, заставить ее очнуться от горя была подобие удару молнией точно в сердце.
Поцелуй жалил ядом. Ощущая то, как в который раз ее личный палач чуть не нарушил шаткое равновесие безразличия, Ундина прикрывает глаза, чуть подергивает плечом и подтягивает рукав, пытаясь укрыться и не допустить последующих поцелуев или прикосновений. Ей слишком больно. Поправив волосы и затушив сигарету о подоконник, для которого такое не впервые, еврейка отступает назад, избегая прямых взглядов с Лессингом, чьих глаз она видеть просто не может сейчас.
Ее цепкие пальцы подхватывают с прожженного, поросшего пылью и пропитавшегося сыростью ковра его пахнущую дорогим одеколоном и потом рубашку, мятую пачку сигарет и оброненную зажигалку. Неосознанно, делая шаги в ритм стука настенных часов, идя так, точно древнегреческая девственница, приносящая себе в жертву Богу, протягивает немцу вещи и коротко произносит:
- Я хочу, чтобы ты ушел.
И на этом все. Ни единого лишнего слова, никаких объяснений. Дитрих знает, что ее слова — завершение этой встречи, что вердикт окончательный, и что ни единое слово и даже сила не смогут этого изменить.
Ундина, проклятая русалка с мертвыми глазами, провожает своего мучителя ко входу, в убедительном жесте распахнув перед ним дверь. Это значит, что ему пора. Это значит, что она желает остаться наедине с тишиной и своим небьющимся сердцем. Он угрюмо смотрит ей в глаза, наверное, едва сдерживаясь от разрывающих его грудь чувств, которые мужчина готов был обрушить на нее словами. Но в ответ видит лишь безразличие и холодность, и потому переступает через порог, но в последний момент грубо хватает за горло свою мертвую рыбу и дарит ей поцелуй, что таит в себе больше боли, чем десять ударов плетьми. Словно что-то хочет доказать ей, снова нарушая ее личное правило.
И уходит.
И она остается наедине с разорванной в клочья душой.