Отправлено: 16.12.12 17:38. Заголовок: Make out like it never happened; 10.12.2013 - [ОСТАНОВЛЕН]

Vesta Blackheart & Valentin Arnheim

квартира Валентина

цитата:

But you didn't have to cut me off Make out like it never happened And that we were nothing

 Отправлено: 16.12.12 17:42. Заголовок: Внешний вид: майка с..

Внешний вид: майка с принтом AC/DC, кожаная куртка, спортивные штаны и балетки.

Кто бы мог подумать, что в городе с численностью более шестисот тысяч человек, чьи огни не гаснут даже самой темной ночью, может быть отчаянно одиноко. За всем блеском и великолепием Вашингтона скрываются озлобленные, холодные глаза и совершенно незнакомые, чужие, пустые лица, и найти здесь что-то настоящее, теплое, доброе и порой жизненно необходимое — невыносимо сложная задача. Веста осознала эту простую истину, стоя посреди улицы под проливным дождем в том, в чем успела выбежать из дома: тонкой кожаной куртке, домашних спортивных штанах в клетку и балетках.
Эта была ее первая крупная ссора с Терри, по крайней мере о других таких в ее памяти не осталось воспоминаний. Они были знакомы, кажется, вечность, и какие бы сумасшедшие события не происходили в их жизнях, их взаимопонимание было неестественно неизменным. И вот впервые идиллия была нарушена. Что-то где-то глухо треснуло...
Подставив лицо холодным каплям, Веста осознала еще одну важную истину: это не прохожие были для нее чужими, - это она была чужой в этом городе. Стертая из жизни многих людей, также легко, как стираются карандашные зарисовки ластиком с альбомного листа, она могла по пальцам пересчитать тех, для кого продолжала существовать, на чьих жизнях остались ее отпечатки. И как назло было около тысячи причин, которые не позволили бы ей разделить свою тоску с этими людьми. В огромном мегаполисе ей некуда было пойти.
Если бы кто-то тогда спросил у девушки, каким образом она оказалась в запретном для себя районе, то она не смогла бы ответить. Одному Богу известно, каким чудом шатенка оказалась там, откуда однажды сбежала и больше не появлялась, опасаясь призрачных воспоминаний, которыми было пропитано все вокруг. Блекхарт не помнила ни секунды из пройденной дороги: ни собственных мыслей, ни того, на как села в такси - и села ли? - и доехала до места, отмеченного на ее внутренней карте символом «V». Здесь каждое дерево, светофор, полоска «зебры» и каждая выбоина на дороге были знакомы. Здесь время остановилось более четырех лет назад.
Девушка очнулась тогда, когда какой-то лихач на запредельной скорости проехал мимо нее и основательно окатил из лужи. Грязные капли мокрыми пятнами отпечатались на одежде, не коснувшись, разве что, ее пропитанного непосильной тоскою и внезапным испугом лица. От бессилия она лишь проводила уставшим и измученным взглядом потрепанное авто, машинально пытаясь стряхнуть ладонью грязь с одежды. С ее губ сорвался обреченный вздох. Она подняла лицо к не сжалившемуся над ней хмурому небу, закрыла глаза и простояла так около трех секунд, прежде чем вновь их открыть.
Выпутавшись из ловушки собственного подсознания, стряхнув резким поворотом головы дремоту, Веста наконец смогла увидеть, понять, что кое-что здесь все же изменилось. Он больше не жил в старом кирпичном доме, в небольшой студии с окнами-иллюминаторами. Но по иронии судьбы, не помня своего прошлого и имея возможность выбрать один из тысячи районов Вашингтона своим новым пристанищем, все равно вернулся именно в этот. В его адресе изменились лишь улица, дом и номер квартиры.
И она просто пошла: мокрая, продрогшая насквозь, точно бездомная кошка. Шла до тех пор, пока не остановилась возле грязно-серого дома с облезлой штукатуркой, где, насколько она знала, жил Арнхайм сейчас.
За те полгода после внезапной встречи, Веста не раз виделась с Валентином, чувствуя в себе желание помочь ему и не имея внутри себя такой функции, которая заставила бы ее забыть то, что, как бы там ни было, их многое связывало в прошлом. Да и по странной случайности встречи с ней шли на пользу его памяти. Он стал вспоминать, и Блекхарт не могла отказать ему в помощи. При этом девушка никогда прежде не была в его квартире, соблюдая определенные рамки, чтобы не попасть в ситуацию, которая могла бы ее скомпрометировать.
Потянув за ручку двери, которая отворилась с обыкновенным железным скрежетом заржавевших петлей, она набралась смелости зайти внутрь подъездного помещения. Внутри дом был таким же повидавшем виды, как и снаружи, только ко всему прочему воздух тут был спертым. Возле сломанного турникета в будке, точно сторожевой пес, сидел поседевший консьерж. Лицо его было хмурым из-за стрелообразных бровей, сходившихся на переносице. Увидев девушку он отвлекся от чтения книги лишь на несколько секунд, бросив оценочный взгляд в сторону Блекхарт.
- Простите, - подойдя поближе, обратила на себя внимание старика Веста, - подскажите, пожалуйста, как я могу найти Валентина Арнхайма.
Несмотря на ее вежливый тон и вкрадчивый голос, взгляд консьержа, вновь обращенный к шатенке, ни капли не подобрел, а, казалось, напротив стал недовольнее и злее.
- Очередная..., - бросил он в сторону, и, откашлявшись, добавил, - шестой этаж, квартира «B47».
- Спасибо, - закончила разговор девушка и прошла вперед, к лифту.
Еще только отворив дверь в подъезд, она ощутила какое-то необъяснимое чувство, тяжким грузом ложившееся на сердце, и чем ближе она была к цели, тем сильнее оно становилась. Когда она застыла возле нужной квартиры, то почувствовала, как от внутреннего волнения учащенно забилось ее сердце. Блекхарт понимала, что заходила за собственные рамки, показавшись на пороге у Валентина, и голос здравого смысла упорно твердил, что ей стоит уйти.
Простояв так около минуты, борясь с желанием не скитаться под холодным дождем по улицам в одиночестве и здравым смыслом, она решила в пользу последнего, решив уйти, но было поздно: в тот самый момент отворилась дверь, и девушка встретилась глазами с Арнхаймом.

 Отправлено: 17.12.12 04:09. Заголовок: Щелчки серебристой «..

внешний вид

Щелчки серебристой «Marlboro» синхронно вторят такту настенных часов, отстающих на двадцать четыре минуты от текущего времени. Запах прошлого в комнате нещадно сверлит виски и глушит резкую смесь парфюма с сигаретным дымом. Ноздри медленно раздуваются, по рефлексу втягивая застывший в ушедших веках воздух и он горечью оседает в прокуренных легких мужчины.
Немец устало крутит в руке бокал виски, позволяя золотистой жидкости омывать стенки сосуда и выплескиваться за края, каплями рисуя мокрые дорожки к его пальцам. В его четырех стенах нет и не было жизни, какую привычно ощущать в родном пристанище, стягивая пятками до блеска отчищенные туфли и проходя по уже давно известному маршруту в ванную комнату. Тонкие нити прошлого чужих судеб тянуться через весь город, паутиной проходят по местам, которые когда-либо имели значение, порырваются сквозь ребра и сплетения мышц к самому сердцу бывших когда-то любимыми, родными, ненавистными. Его же связь – от покрытой царапинами дверной ручки и до стеклянной дверцы, скрывающей за собой бутылки шотландского виски.
Чертова ирония, а не связь.
Смейся, когда нелепость последних прожитых тобою лет достигла критической точки. Смейся, когда увидев давнего доброго друга ты жмешь ему руку со словами «Валентин Арнхайм, приятно познакомиться». Смейся, встречаясь взглядом с ее наполненными разрывающей в клочья болью, глазами.
Смейся, когда все, что ты знаешь о себе – ничего.
Трехдневная щетина на скулах, синюшные дуги под впалыми голубыми глазами и рассеянный в пространстве взгляд были лишь ярким подтверждением его несостоятельности справляться с происходящими метоморфозами памяти. На деревянной столешнице уже неделю хаотично разбросаны мотки негативов, проявленные снимки с того времени, когда он еще мог улыбаться в бесподобном Нюрнберге. Рядом с одним из них лежала скомканная визитная карточка его лечащего врача, впрочем, терапевтическая эффективность выписываемых им препаратов и ныне остается для Арнхайма под большим сомнением.
Сейчас он стал все меньше сомневаться в том, что стоя на краю и размеренно двигаясь вдоль лезвия острых ножей, когда даже самые очевидные истины становятся сомнительными, когда каждый глоток воздуха превращается в жидкий озот и раздирает садняющую глотку, он встретил ее не случайно. Он встретил ее ради того, чтобы положить конец этому гнетущему сумасшествию. Да только она постоянно бежала, спотыкаясь, сломя голову, неслать от него как от черта. Испуганной, забитой жизнью дворняжкой подходила, принюхивалась и стоило протянуть в раскрытой ладони кусок хлеба, она тут же пятилась и убегала. Как будто кто-то с такой же ласковой и добродушной улыбкой ее когда-то угостил ядом.
Вздрогнул от внезапно заигравшей мелодии на мобильном, в такой пугающей тишине Rolling Stones звучали подобно взрывающейся бомбе. Рука автоматически потянулась на звук, раздающийся под складками покрывала и нажала на принятие вызова, в глазах не блеснуло ни грамма заинтересованности в номере звонящего.
- Да? – женский, приторно слащавий голос на том конце провода за пару секунд промурлыкал около тысячи слов и Арнхайм невольно улыбнулся, забыв о том, как собирался провести очередной вечер. С несходящей с губ улыбкой он коротко ответил, что уже выезжает, и прервал связь. Накинув через голову белую футболку и неглядя сгребая с кровати кожанную куртку, он двинулся к выходу.
Перед дверью он остановился провалившись в мысли на несколько минут о том, как же именно зовут эту девушку, говорившую с ним фривольным, сахарным голосом, но не поймав ни единой внушающей доверие мысли, надел куртку и открыл дверь.
Ожидания увидеть ее в столь поздний час на пороге своего дома были сведены если не в минус, то уж точно к нулю. Он застыл, внимательным взглядом окидывая девушку и не имея никакой возможности выдавить из себя простую фразу каждого гостеприимного человека. В его глазах снова замерло время.
- Веста? – на лице отразилось смятение и растерянность, которых он, увы, не смог скрыть даже с титаническими усилиями.
- Что случилось? – в следующую секунду он берет ее за запястье и затягивает в квартиру, как будто бы того женского голоса, сладко зазывающего немца на чашку кофе в уютной квартирке на пятой авеню и не существовало. Как будто бы пару минут назад он слышал лишь помехи.
- Выпить хочешь? – а ее изможденное, поникшее и взволнованное лицо тем временем само ответило на его последний вопрос.

 Отправлено: 17.12.12 07:00. Заголовок: Слишком внезапной и..

Слишком внезапной и незапланированной получилась их встреча, отчего Веста не сумела придать своему изможденному трудным вечером лицу хотя бы каплю непринужденности. Он застал ее врасплох. Он поймал ее с самыми обнаженными эмоциями, которые обыкновенно хранились где-то в глубине, в клетке из ребер, там, куда даже самый зоркий глаз не смог бы заглянуть. У нее не было ни секунды на то, чтобы придумать не ложь, но маленькую отговорку, оправдывающую внезапный приход в столь поздний час. «Я проходила мимо и решила зайти» никак не вязалось с растерянностью во взгляде и мольбой побитой собаки, ищущей теплого угла и ласковой руки. Да и вряд ли ее внешний вид подходил для вечернего променада.
- Привет, - это все, что она смогла выдавить из себя, заглянув в опасную глубину его голубых растерянных глаз. Он гипнотизировал ее своим взглядом, и дальше Веста послушно шагнула через порог его квартиры. Щелчок в захлопнувшейся двери — вот тот момент, где она медленно, но верно начинала тонуть.
Перестав быть хозяйкой положения еще несколько минут назад, она машинально опустилась на край дивана, очень неловко и неудобно, что легко читалось по ее внешнему виду. Пока Арнхайм звенел бокалами и бутылками спиртного рядом с мини-баром, Веста раза три, совершенно не осознавая этого, оглянулась на дверь. Она не знала, почему и за что чувствует себя виноватой, но от этой неопределенности ей становилось только беспокойнее. Тишина давила на виски, вызывая нервную дрожь в озябших ладонях, которые, сложив вместе, Блекхарт заложила меж коленей.
- Ты собирался уходить? - только сейчас она заметила на Валентине куртку и осознала произошедшие пару секунд назад стремительно развивающиеся события. В очередной раз ее мысли оправдывали события настоящего — ей не надо было приходить. Она не должна была быть здесь. Где угодно, только не здесь. - Извини меня, я не хотела мешать твоим планам, потому..., - но «я могу уйти прямо сейчас» так и не были услышанными, потому как в ту же секунду в ее руках оказался бокал с виски, а рядом — Арнхайм, несомненно желающий услышать хотя бы пару слов о том, каким чудом девушка, живя практически на другом конце города, оказалась нежданной гостьей в его доме.
Промокшая до нитки, холодная, с хлюпающими балетками и грязной одеждой она ютилась на самом краю дивана, боясь испачкать оббивку. Чтобы унять проснувшуюся в себе дрожь, то ли от волнения, то ли от холода, что неудивительно, когда на улице — декабрь, Веста сделала несколько больших глотков из бокала, нервно перекатывая его из стороны в сторону раскрытыми ладонями.
- Я правда не хотела тебя беспокоить, - сверля взглядом ободранный угол кофейного столика, шатенка пыталась собрать мысли в кучу и придать им удобоваримую форму, - но у меня выдался тяжелый вечер...и я не знала куда мне еще пойти.
Созналась. Правда давалась нелегко, будто бы она давала признание в правоохранительных органах против близкого ей человека. Совесть подтачивала изнутри, ребра впивались в мягкие ткани, сердце пробивало себе путь на свободу. Тик-так...тик-так...тик-так...Тиканье часов было хуже бомбы замедленного действия.
Еще несколько жадных глотков, обжигающих горло. Еще несколько секунд неловкого молчания.
Внезапно Блекхарт почувствовала вибрации в кармане своей куртки. Воровато оглянувшись на Арнхайма, она с внутренним ужасом достала телефон, и обнаружила, что звонок был от Терри. Она колебалась. Старалась выглядеть непринужденной, но при всем ее старании все выглядело как-то неловко и неубедительно. Девушка нажала на отмену вызова, выключила телефон и спрятала его обратно.
- А у тебя здесь...неплохо, - им обоим было понятно, что это будничная фраза, не более того, но все лучше парализующего молчания, - это твоя работа?
Она кивнула на фотокарточки, хаотично разбросанные по столу.
Когда Весте казалось, что сильнее увязнуть в неловкости невозможно, она чудесным образом делала все, чтобы ухудшить свое положение еще на один шаг. Но правда в том, что оказавшись в стенах его дома, на его территории, она не знала о чем говорить, как вести себя. Ей казалось, что все, что она делает, заведомо неверно. Святая правда заключалась в том, что ища поддержки, Веста не могла получить ее, не рассказав хотя бы пару слов о том, что с ней произошло, но в этом то и была проблема: она не могла говорить о таком с Арнхаймом. Неважно, что они вместе, или же Веста одна, создавали видимость приятельских отношений — они не были друзьями и вряд ли могли таковыми стать.

 Отправлено: 07.03.13 18:21. Заголовок: обманом став – дыши...

обманом став – дыши. учись терять. хрусталь минут растает солью на губах поспешных в фразах не_о_том. притворяйся комильфо.
техно, порно и вино.
жги напрасные слова. жги дни
жди...

И даже если помножить ее смелость и простоту на бесчисленное количество нулей, она едва ли станет ощутимо храброй, не воспринимая каждую мелочь сквозь призму своего собственного механизма по усложнению жизни. Иногда так хотелось подойти к ней с едва завметной улыбкой на губах, успокаивающе положить руку на голову и провести ладонью по мягким, зачастую растрепанным волосам. Ребенок. Ребенок, который сгреб в горсть всю свою серьезность и начал размышлять, какими зубами лучше откусить колесо у игрушечной машинки – передними или задними. Ребенок, который до сих пор не может распознать в уставшей, с тусклым оттенком безразличия на сухих губах, улыбке, чистоту и глубину эмоций внутри. Она до сих пор не может избавиться от мысли, что этому человеку, постоянно бегущему сквозь дворы и кварталы от мерзкого осознания своей беспомощности, может быть хорошо с кем-то. Что он, пускай и не ежеминутно, но в определенные моменты желает снова увидеть ее смущенную, а оттого мало похожую на настоящую, улыбку. Порой она для него становится последними, сладостными глотками кислорода в безнадежно разряженном воздухе, но старые привычки не задерживаться в чужих квартирах, читай: судьбах, ногтем из себя не выковырнешь.
Уже неделю глушит дешманский портвейн – аж самого от себя тошнит, безутешно катится к чертовой матери, мегаполис жрет своей безучастностью в собственной жизни. Женщины - как не самый работающий из вариантов отойти от гнетущей реальности. Осталось, разве что, заглянуть на аукцион душ и где-то между дырявой дымящей субстанцией шахида и кокаиновым сердцем Элвиса оставить свою заблудшую и методично опускающуюся на самую дно, душу.
В какой-то степени она, наверняка, долгое время, собирая остатки мужества в кулак, спасла его своим появлением от нужды постоянно поддаваться исправно работающей системе. Растерянность в его взгляде понемногу начала уступать волнению за критическое состояние Весты, грозящей если не рассыпаться, то по крайней мере истерически зарыдать. Но оба варианта Арнхайм предпочтительно бы избежал. Он подошел к ней медленно, его шаги были настолько осмотрительными, что мужчина едва ли смог спугнуть даже зайца. И лишь приближаясь к ней, в его сознании множилось ощущение тревожности за девушку – выглядела она из рук вон ужалено.
Склонившись над сидящей брюнеткой, что едва могла говорить цельными, не смыслопрерывающими цепочками предложений, он поднял ее лицо, заставляя посмотреть на себя.
- я рад тебя видеть, - короткая пауза. Коих в специфической манере говорить у немца предостаточно. Возможно, именно поэтому его всегда корили за недостаточно хорошее умение говорить по-английски, хотя мало кто догадывался, что он даже и в немецком выстреливать пулеметной очередью слов, не преуспел. Она безудержно дрожала, наверняка, в сердцах не переставая ругаться на неизменную немецкую привычку жить в холоде.
- я обещаю тебе, что у тебя будет огромное количество времени, чтобы все мне рассказать, - не задерживая взгляд глаза в глаза, грозящий до неприличия затянуться, он расправляется и так же не спеша, с некоей долей безучастности, делает глоток хорошего скотча, имеющего шанс раствориться полностью в крови двух молодых людей сегодняшним вечером. Дождь хлещет по покрывшемуся ржавым налетом козырьку крыши и гулкими ударами отзывается в голове – как же тяжело говорить. думать. ощущать. Только с ней он пытается снова как-то значиться в этом живом и бурлящем событиями, мире. Снова пытаться существовать.
Он делает еще глоток и добавляет уже со слабых оттенком заботы:
- но перед тем, как начнешь, прими горячий душ и переоденься. Не самое лучшее время, чтобы болеть, согласна? – немец улыбнулся и отошел от девушки на пару шагов назад. Он почувствовал, насколько тяжело Блэкхарт даются слова. Она словно сильно зажмурилась где-то там, на другом конце мегаполиса и от паршивости состояния и сдавливающей глотку безысходности загадала оказаться у немца. Желание исполнилось в считанные секунды, а девчонка до сих пор не верит, что столь безумная идея могла прийти ей на ум.
Арнхайм хотел дать ей время наедине с собой. Дать ей свыкнуться и осознать. Но еще больше он хотел выкроить время для себя, чтобы понять, что же такое толкнуло несчастную брюнетку на столь отчаянный подвиг в городе, где наверняка есть тысяча мест куда более предпочтительных, чем берлога фотографа.
- 15 минут горячего душа и я жду тебя здесь, договорились? – Валентин в течение минуты сходил в спальню и вытащил из шкафа первые попавшиеся под руку чистые вещи – синюю футболку с надписью «leider geil», темную толстовку на замке и полотенце.
- только не отказывайся. обещаю показать тебе снимки после того как выйдешь из ванной, - Арнхайм растянул на лице поистине непривычную для него улыбку – во все 32, чтобы намеренно показать ей, что даже у человека, бывшего тебе когда-то всем, а потом в одночасье ставшим никем, можно чувствовать себя чуть более раскованно, чем вела себя Веста.

 Отправлено: 09.03.13 17:46. Заголовок: Если же сердце опуст..

Если же сердце опустошенной и мрачно-печальной Весты сейчас билось такт в такт азбуке Морзе, пытаясь достучаться до рассудка своей хозяйки и приказать немедленно бежать, пока болото затуманенного ссорами и тягучей обидой разума не затянула ее в свои тинистые воды, то можно было лишь гадать, что, если не сердце и не разум, заставляло ее остаться, подавляя самые важные и сильные инстинкты, оставшиеся в современном мире у разумного человека от его древних предков. Словно бы что-то или кто-то из вне нашептывал ей последовательность действий своим искушающим голосом, играя на тонких струнах ее души, подавляя волю и пользуясь слабостями, ранами, что так и не затянулись. Где-то глубоко внутри, в недрах души и сознания, девушка знала, что может угрожать ее чести и совести, если она так и не очнется от гнетущего состояния полной пустоты, и продолжит поддаваться своей слабовольной половине, но по той или иной причине даже не пыталась ей сопротивляться. То ли эта полупустая комната с духом безвременья, то ли одиноко стучащий по окнам дождь, то ли такие незнакомо-родные голубые глаза или спокойный, размеренный голос немца так пагубно действовали на нее, лишая каких бы то ни было сил. А может быть она сдалась сразу, как вошла, даже после болезненных ударов плетьми брошенной собакой плелась по следам колес за своим хозяином, на ходу зализывая раны, только бы не упасть на полпути.
С того самого момента, как спустя года Блекхарт встретила Арнхайма в парке на пруду, она старалась смотреть на него другими глазами, отбросив привычку видит в нем человека, с которым их когда-то связывало больше, чем сухое «что-то». Она понимала, как ее случайно обраненные в разговоре воспоминания и не нарочные сравнения каленым железом ставят определенное клеймо того человека, которым он, даже вспомнив все, уже никогда не сможет стать, потому старалась всеми силами вытравить из себя закрепившееся с годами восприятие, но то и дело ловила себяна мысли, что говорит, держит бокал или смотрит на нее ее Валентин.
Вот и спокойное, но с толикой власти и уверенности в себе прикосновение стало отголоском прошлого, заставившего девушку просто замереть и ни капли не сопротивляться. Может, все дело в воспаленном сознании и малой толике алкоголя в крови, но Весте казалось, что Арнхайм всегда имел некую власть над людьми, умением без лишних слов уговаривать на те или иные поступки. Не обаяние, не лесть, а что-то более всеобъемлющее и сильное, волевое, крепкое, внутренний стержень. Она была уверенна, что избери он путь не фотографа, а, скажем, военного, то без проблем мог бы вдохновить своих подчиненных на подвиги и повести за собой. Глядя в его глаза, и не найдясь, что ответить, Веста допустила мысль, что и сама, возможно, пошла бы за ним. Но «если бы»...
- Не стоит, я почти уже высохла, - из последних сил сопротивляется она, пытаясь слабой улыбкой придать своим словам весу, однако глаза не обманешь: она продрогла насквозь, так, что даже зуб на зуб не попадал, не говоря о посиневших губах и чересчур бледном цвете лица. Да и, кажется, он не слышал ее слов, скрывшись в соседнем комнате, а затем очень скоро вернувшись со сменной одеждой в руках. У нее даже сил не хватило, чтобы что-то возразить. Губы разомкнулись, чтобы произнести какую-то фразу, но она растворилась еще в диафрагме, на стадии зарождения.
- Ладно, - смиренный выдох, ладонь, неуклюже убирающая хаотично прилипшие к лицу мокрые пряди и медленный и неуверенный шаг в сторону ванной комнаты, словно ее отправили на плаху.
Бело-серая дверь и в тех же оттенках кафель встретили девушку в душевой. Создавалось ощущение, что Арнхайм нарочно избегает ярких цветов и пользуется лишь тусклыми оттенками, символизирующими его настоящую жизнь как полутон чего-то, что забыто в далеком прошлом. А может, просто любовь к минимализму и эмоциональная сдержанность во всем. Блекхарт неторопливо развесила данные ей вещи по крючкам, а после обернулась к небольшому зеркалу. Опираясь руками о края раковины, она заглянула в свое отражение и задала беззвучный вопрос: «Что ты делаешь, Веста?». Но зеркальный близнец ничего не ответил ей, и девушка смыла последние сомнения теплой водой со своего лица.
Теплые капли ласкали тело и согревали изможденную, измученную не только сегодняшним днем, но, пожалуй, всем годом, душу. Она так бы и осталась здесь, полностью обнаженная, на корточках и с прижатыми к груди коленями, наслаждаясь теплыми струями, омывающими ее исхудалое тело. Ей больше ничего не хотелось, только замереть вот так в вечности, позабыв обо всем мирском, о суете, проблемах и о том, что же привело ее в гости к ее прошлому. Она была согласна на все, лишь бы дурные мысли вместе с водой утекли сквозь проржавелые изнутри трубы и растворились где-нибудь в сточных водах, унося прочь усталость с ее хрупких плеч.
Закрутив оба крана, она насухо вытерлась, продев через голову футболку, и не удержалась, чтобы не вдохнуть ее аромат. Даже отбеливатель не смог смыть его запах.
Тонет, едва дыша сквозь захлестывающие ее волны.
Накинув сверху толстовку и застегнув молнию, Веста неуверенно показалась в комнате, встретив Валентина пытливым взглядом, пытаясь в его глазах понять, присутствует ли в нем сейчас то же надломанное чувство, что и в ней.
- Мне лучше, спасибо, - говорит она так тихо, будто находится в музее под присмотром старушки, блюдущей тишину и постоянно шикающей на посетителей. Делает пару шагов босыми ногами по холодному полу, рассматривает немногочисленные вещи, наполняющие его скромное обиталище и вновь возвращается взглядом к разбросанным фотографиям, склоняясь над ними и цепляя ногтем одну из их, поднеся поближе. Фотокарточки — единственный спасительный круг для нее, за который с отчаянием утопленника она цепляется.

 Отправлено: 30.03.13 15:24. Заголовок: В секунду, когда мет..

В секунду, когда металлическая щеколда двери в ванную комнату повернулась, опрокинув кипящий котел мыслей на немца, он опустил голову, едва коснувшись свинцовых висков ледяными пальцами. Она пришла, и не стало теплее. Болезненная неловкость шестнадцатилетнего мальчишки, бесконечные немые «прости», уже закрепившиеся на ментальном уровне по отношению к той, что когда то была ближе, чем близко, и остались. Секунды растягивались в часы, стоя у изголовья дивана и едва фиксируя ослабевшей рукой ножку бокала с обжигающим напитком, он выдохнул. Пытаясь абстрагироваться от тишины, поселившейся в его скромной квартире, он слышал ее робкие шаги по ту сторону двери, как будто слух нарочно обострился до животных пределов. Звук шуршащей одежды впивался в сознание тонкими иглами, жалил, как будто мужчина не нарочно стал свидетелем жестокого преступления, но был слишком робок или слишком слаб, чтобы это предотвратить.
Куда бежать? И бежать ли? Он уже давно признался себе в безучастности в своей собственной жизни и того же хотел от окружающих, да только кнопки «принять» под этой задачей никто так и не обнаружил. Он отошел к барной столешнице и опустил бокал на лакированную поверхность, едва не вздрогнув – вода мощным напором хлынула по ту сторону ванной.
Чувствовал ли он возрождающуюся любовь, как в канувшем времени прошлых лет? Способен ли был он, изнуренный, измученный, избитый своими собственными недугами, бешено цепляясь за каждый ускользающий кадр жизненных событий, снова начать любить?
Остатки газа в металлической «Marlboro» выпускали наружу лишь жалкое подобие огня. Касаясь самого сердца «пламени» он подпалил край сигареты. Только сквозь фильтр получалось дышать глубже. Окно настежь. Капли ливневого дождя, раздуваемые бешенным ветром, плевком скатились по тыльной стороне руки.
Неразрешимость нависавшего куполом вопроса была равна его важности. И только лишь от этого можно было, в лучших традициях мелодрам, кинуться камнем с тринадцатого. Теперь, подходя к самой сути своей проблемы, подступая к ней шаг за шагом, он понимал, насколько бредово иногда смеяться над подобными крайностями киногероев. Она его не отпустит. А он и с собой-то ужиться не может, даже один на один, о чем вообще разговор?
Жилы на предплечьях, вены на запястьях проступили сквозь тонкую кожу, как только пальцы в очередной раз неосознанно сжались от напряжения. Он глубоко вдохнул сквозь фильтр, чувствуя горечь смол обжигающих нёбо и горло.
Несмотря и вопреки его до одури к ней тянуло. Чертовски сильно, непростительно сильно. Как будто, даже пройдя сквозь века и сменив десятки шкур, в его нутре всегда будет оставаться единственный магнит, полюсом притягивающийся только к одной. Как будто даже после тысячной белокурой нимфы, он будет по-прежнему околдован лишь одной. Как будто, его рок, его крест, его судьба и его невыносимое счастье – девушка, носящая незабываемое, весеннее, мягкое имя – В. е. с. т. а.
- Да кто ты, черт бы тебя побрал? – тихим горьким шепотом сорвалось с пересохших губ, выскальзывая вместе с кольцами сизого дыма и растворяясь в мрачной непогоде.
Он бы убежал. Да старые методы уже покрылись ржавчиной, едва работают. Шансы с каждой секундой сводятся к нулю.
Валентин не заметил, как босые, покрытые каплями теплой воды, ноги, тихо проложили мокрую дорожку от ванной комнаты к гостиной. К его подобию захламленной и прокуренной гостиной. Никогда не хватало хороших манер к курению outside. Периферическим зрением он уловил движение и медленно поднял глаза на девушку. Взгляд скользнул от неловко переминающихся ступней, по мягким линиям щиколоток, к острым, словно высеченным из камня, коленям, выше к линии бедер, которую надежно скрыла под собой безразмерно свисающая футболка и балахон. Эта девушка одна из тех, чья красота в сто крат чувственней за порой робкими движениями, за невызывающей походкой и нервно мнущимися пальцами, чем вульгарная точеная фигура самых привлекательных из всемирных «топов». Потому что there is something behind. Потому что ее красота всегда скрывает что-то дерзкое и притягательное. Он не может оторвать от нее взгляда. Он напрочь забывает о ежесекундно тающей сигарете. Пока Веста не сделала шаги в сторону стола с россыпью разноформатных фотографий, Валентин не издал ни звука, не сделал ни единого движения.
Он выкинул бычок в окно ленивым, слабым броском и плотно прикрыл окно.
- Рад слышать, - тихим, глубоким голосом произносит Валентин все еще не в силах прекратить так откровенно и пристально на нее смотреть. Он берет в руки бокалы и подходит к ней ближе, мысленно благодаря прекратившемуся потоку изнуряющих мыслей.
- Ты знаешь, странные ощущения. Обычно человек замыкает все сокровенное в себе и вход туда всегда контролируемый, а мое «сокровище» будто потеряло все замки, оголив точки доступа, кипой бесполезных фотографий хранясь на столе, - немец слабо улыбнулся и подал девушке бокал, немым, но настойчивым предложением приглашая ее его осушить, - это не честно, - улыбка стала еще шире, но все еще не дотягивала до знака безудержной радости.
Он положил освободившуюся руку на стол, пробегая по хаотично разбросанным фотокарточкам и его пальцы случайно коснулись ее кисти.
- Но так у меня хотя бы есть шанс принять забытые моменты как данность, как случившееся. Не вспомнить, а именно принять, - подытожил Валентин, чувствуя запах ее тела. Она появилась в его поле зрения, и спокойствие было вновь безутешно утеряно.
- Я не делал фотографий, с тех пор как вернулся. Хотя, наверное следовало бы сфотографировать тебя, - он вновь обратил на нее свой пристальный взгляд голубых глаз и сделал глоток обжигающего напитка. А затем выдержав паузу добавил, - большинство фотографий – жизнь в лицах Нюрнберга. Адрес дома, где я жил, адрес личного доктора, адрес работы. Те координаты, что ты обычно знаешь наизусть и мысленно ходишь по ним даже во снах, я даже это не способен запомнить, - на его лице не появилось ни тени сожаления, ни тени печали. Сейчас, в данный момент времени Арнхайм был способен воспринимать свой недуг как данность, без малейшей надежды на лучшую жизнь. Да и существует ли понятие лучшей жизни, вопрос до неприличия спорный.
- Тебе тепло? – ощущение, что девушку слегка потряхивает, не покидало его с того самого момента, как та вернулась из душа, - надеюсь, ты догадалась развесить свою мокрую одежду на сушилку? – уже с некоторой веселостью и простотой добавил мужчина, дабы разрядить обстановку, потому что чувствовал буквально всем телом, как напряжена его гостья, как неуютно она себя чувствует. Да и ему не помешала бы добрая пинта, другая, для храбрости.

 Отправлено: 02.04.13 22:18. Заголовок: Рядом с ним нестерпи..

Рядом с ним нестерпимо больно. Рядом с ним не хватает воздуха, легкие разрываются от нехватки кислорода. Рядом с ним только горечь потерь, только спазмы, немые крики, только масленые переливы на осколках разбитых надежд. Реки крови хлещут сквозь прорванные, точно платина, раны. Он живет на грани, ходит с закрытыми глазами в темноте, и лишь иногда его не_греют лучи одинокой, как и он, луны. Из-за него учащается пульс, из-за него хочется резать вены или шагнуть в окно. Его обнимают печали, а лучший и единственный друг — ничего не требующий виски. В его глазах пустота веков, в его сердце больше вопросов, чем ответов, на его лице отпечатки тысячи жизней, что он прожил всего за один короткий день. Его присутствие ее душит, неторопливо убивает, точно яд гадюки, медленно расползаясь по венам, расщепляя живой организм. Но где-то под сердцем по-прежнему ярким остается отпечаток несмываемых чернил. Как бы долго она не бежала, сбивая ноги в кровь, разбивая колени, падая и поднимаясь, он всегда будет у нее под кожей.
Валентин поспешно закрывает форточку, но холодный декабрьский воздух продолжает путаться в ее обнаженных, покрытых капельками воды, ногах. Пробирает насквозь. Вместе с воздухом в легкие проникает слабый привкус «Lucky Strike». Веста не курит, она никогда не любила сигареты, но с отчаянием утопленника втягивает в себя этот губительный дым, с мазохистским удовольствием наполняя себя частичкой его. Еще острее ощутить боль внутри. Еще на один шаг ближе к пропасти, туда, где заканчивается земля и начинается бездна. Туда, где когда-то было «Они».
Веста слабо улыбнулась, понимая, что нет таких слов, которыми бы она могла ответить, а бесполезные и только ранящие, как ножом по сердцу, не подкрепленные ни чем «со временем, возможно..» или «все будет хорошо» здесь ни к месту. После их новой встречи девушка старалась выжечь в себе все проявления жалости, понимая, что это чувство будет разрушать их обоих, а остатки того, что ничем не вытравишь, она прятала глубоко в подсознании, как какую-то совершенно ненужную вещь, годами хранящуюся на антресолях, но сил ее выкинуть никогда не находится. И все же, она верит. И все же, как далек или близок он не был, она хочет, чтобы он помнил. Все. Всех. И ее.
Она перехватила бокал свободной рукой, так умело и ловко, что их руки даже на мгновение не соприкоснулись, но это не выглядело попыткой избежать с ним физических контактов, хотя и была таковой. В этой комнате и без того было слишком много «его»: запах любимых сигарет, парфюм, каждая вещь звучала именем Валентин. Даже одежда, согревающая тело, принадлежала ему. Он окружил ее со всех сторон. Она была в тупике. До точки «невозврата» было меньше полушага, а шансы на побег таяли, словно снег под лучами жаркого солнца.
Ожог. Больнее, чем от огня. Снова нелепая улыбка одними уголками губ и поспешное избавление от его близости перехватом случайно выбранной фотокарточки. На ней — старинная церковь, выполненная в готическом стиле, со стрельчатыми окнами, ставшая новой неудачной попыткой побега в никуда.
- Очень красивая церковь. Что это? - если бы не все «но», шероховатости, неровности, все трещины и царапины их беседы, то в ее голосе можно было бы различить среди прочих, более сильных эмоций, интерес, - будто бы я сейчас не здесь, а стою там, под ее сводами. Это все магия твоих фотографий. То, чего у тебя не отнять.
Задумчивый взгляд и уже более теплая и менее грустная улыбка на губах застывает на ее лице в течение нескольких мгновений.
Он заставил ее посмотреть ему в глаза, чего она так старательно избегала всеми мыслимыми и немыслимыми способами. А затем пустота. Безвременье. Его глаза, чертовы небесно-голубые глаза затянули ее в свою клетку. Заразил ее беспамятством, и из ее жизни ушли несколько секунд, затерявшись где-то в другой реальности, а может, стираясь, так, как стирались у него года. Вдох украдкой. Пальцы, впившиеся в хрупкость стекла. И все слова кажутся лишь фоном, но она по-прежнему хватается за каждое, она по-прежнему бежит, но на месте. Все происходящее - один мучительный сон, и ей стоит только ущипнуть себя покрепче, чтобы мучения прекратились, чтобы проснуться в своей постели, но она не хочет.
- Почему именно Нюрнберг? - едва ли не перебивает Веста, но ее голос звучит спокойно, а слова неторопливы, - есть ли причина, почему из бесконечных возможностей выбора ты принял решение остановиться там? Хотя, судя по фотографиям, это очень красивый город.
Добавляет она и делает глоток дорогого виски, хотя сейчас совершенно наплевать, что пить. Даже если бы в бокале была касторка, она бы выпила, и ни единый мускул на ее лице не дрогнул. Делает еще два поспешных, надеясь, что внутренняя дрожь пройдет, и станет посвободнее в легких. Слушая, мнется на месте, а потом скованно трет одну ногу о другую, не выдержав щекотливого чувства скатившейся по ноге капли.
- Да, конечно, - немного смущенно улыбается, кивая, так, словно бы они не об одежде говорят, а в подробностях обсуждают жесткое порно, - нет, все в порядке. Я уже согрелась, твоя толстовка очень теплая. Она показательно провела рукой вверх-вниз по предплечью, чтобы затем задумчивым взглядом обвести комнату.
Пустая, но полная разных мелочей. Без намека на присутствие женщины в доме, даже «ночного пребывания» здесь не чувствуется. Здесь вообще не чувствуется ничье присутствие, кроме Валентина. Его личная крепость одиночества, цитадель безвременья. И она не признается ни себе, ни кому-то еще, но от этого чуточку легче.
- Это то, что я думаю? - она протискивается между ним и столом (и лучше бы обошла стороной, не чувствуя теплого дыхания на своих волосах), чтобы пройти дальше, к замеченному ей проигрывателю пластинок, и внушающей коробке джазовых исполнителей, увековеченных на виниле, - Луи Армстронг, Бинг Кросби, Фрэнк Синатра, Нэт «Кинг» Коул.
Перелистывает пальцами пластинки известнейших джазменов, шелестя потрепанными годами конвертами грампластинок. Совершенно случайно находит одну, замирает, и только пальцы скользят по шероховатой поверхности. Jo Jones «Embraceable you». Она бережно достала ее из кипы других, и, обернувшись к Валентину, взмахнула ей, привлекая его внимание. На лице вновь улыбка, явно откуда-то из прошлого.
Арнхайм не помнил, и ей это было на руку. Теперь он не знал, что относительно близко с джазом познакомилась Веста именно из-за него. Именно он заставил ее запомнить произнесенные ею ранее имена, именно он заставил чувствовать ее трепет к этой треклятой пластинке. Она держала в руках эту раритетную вещь и не могла понять, хочет ли разрыдаться или же пустить себе пулю в лоб, понимая, что его подсознание сохранило ее в его памяти в виде потрепанной грампластинки.

 Отправлено: 29.04.13 17:30. Заголовок: Когда в 16.00 имеешь..

Когда в 16.00 имеешь под крылом обрюзгшую жену и пару малолетних хулиганов, деньги в семейном бюджете и крышу над головой, а в 16.05 волей несчастного случая попадаешь парализованный в больницу, невольно задаешься вопросом, а был ли этот Несчастный - случаем. Когда в 16.00 ты на вершине социальной лестницы брызжешь слюной на администратора пятизвездочного отеля за то, что лобстеры подали в номер слишком холодными, а в 16.05 нырнул в омерзительный мир дешманского пойла, пятицентовых шлюх и привычек есть один раз в три дня – это ли воля случая?
Переживая крах, неосознанно пускаешься в анализ мыслей, поступков и действий, как будто что-то в тебе все еще держит надежду постичь истину. Греки говорили, In vino veritas, но возможно ли ее найти хотя бы на дне бутылки горькой текилы?

Волей ли случая, скажи мне, Господи, черт меня дернул вернуться в опустевшие, обезображенные оковы Вашингтонской жизни? Волей ли вышеупомянутого случая, я откинул желание дышать свежим, теплым воздухом моего прекрасного Нюрнберга, где еще несколько десятков лет назад город знавал не самые лучшие времена, порастая в грязи националистических замашек? И Случайно ли это было – встретить Ее, в городе, где даже если не изменяя своим привычкам ходить по одним и тем же маршрутам в течение нескольких лет, ты вряд ли встретишь того самого попутчика, что когда-то остроумно пошутил на тему утренних завтраков, усевшись рядом с тобой в метро три года назад. Господи, почему ты никогда не готов ответить на мои вопросы? И я уже не спрашиваю, что во мне не так, справедливо опасаясь, что что-то все-таки не так в тебе, Господи.

- Это церковь Святого Себальда, одна их самых старых церквей и без того разваливающегося от старости Нюрнберга, - Валентин улыбнулся краем рта, кидая мимолетный взгляд на фотографию. Все снимки он знал наизусть, как это может случиться со школьником, усердно заучивающим азы наук.
- Боюсь, что дело в самом фотоаппарате... – он наигранно принял задумчивый вид и потер подбородок большим и указательным пальцем, - Держать его и нажимать в нужный момент кнопку спуска затвора – особых умений не требует, - улыбка на лице немца стала еще шире. Он изо всех своих сил пытался разрядить обстановку, но если бы это хоть на йоту работало. Веста по-прежнему смущалась от каждого его взгляда, тщетно пытаясь спрятать волнение под тонким слоем других эмоций. Он ее за это не винил, у него и у самого в последнее время чувства были на грани всплеска.
И почему-то хотелось истошно орать от невыносимой сложности ситуации. Почему все так по-скотски непросто? Почему нужно каждый раз слышать хруст своих собственных мыслей и сил, чтобы что-то наконец осознать?
Девушка прошла в опасной близости между ним и дубовым столом, к стеллажу, где ровными линиями из боксов пылились пластинки. Ему показалось, что он почувствовал тончайшие оттенки запаха ее тела, невольно вдохнув носом. От влажных волос все еще веяло дождем смешанным с легким ароматом ее шампуня – с какой, черт побери, стати он стал так остро ощущать рецепторами? Проследив за ней, едва заметно улыбнулся.
- Почему Нюрнберг? – Валентин дал ей свободу дышать и медленно отошел к окну, ленивым движением хватаясь за пачку сигарет, - дело не в красоте, а в атмосфере. В любом месте и любом человеке, самое главное – это атмосфера, - мужчина щелкнул зажигалкой и, не соизволив поинтересоваться, насколько для Весты приемлем запах сигаретного дыма, сделал первую затяжку.
- Кроме того, Нюрнберг – был одним из тех городов, в которых я никогда не был. Захотелось полностью поменять все в своей жизни. От вкусов и номера мобильного до места жительства, что я и воплотил в жизнь с чертовым успехом, - Арнхайм едва заметно усмехнулся, уже не атакуя девушку своим пристальным, как всегда слегка задумчивым взглядом, уставившись в пол. Так и простоял, пока девушка не сменила тему на музыкальные вкусы, где уж, кто-кто, но Валентин плавал рыбой в воде. Немец никогда не ждал от окружающих проявлений «хорошего тона», выбирая только «правильную» музыку. Времена меняются, музыка становится проще, доступней, а Арнхайм и в этом аспекте застрял где-то во временах «легенд». Губы с зажатой сигаретой дрогнули, когда фотограф увидел, как ее пальцы коснулись пластинки. Многие годы он хранил в памяти каждую ноту этой мелодии, он чувствовал ее насквозь, он знал наверняка ее мотив и будучи даже в бессознательном состоянии мог воспроизвести в мыслях легкий, пронзающий, глубокий звук саксофона. Не заметил, как его ноги сами двинулись с укромного места возле окна, с его надежного убежища, дабы не стать жертвой ее близости, по направлению к Весте.
Черт бы побрал эти сумбурные воспоминания, оставшиеся на уровне, разве что, чувств и инстинктов, когда, все, что ты можешь – это ощущать, когда слово «факт» вызывает на твоих губах ядовитую усмешку. А что в этом мире вообще называется «фактом»?
Он перехватил ее руку, держащую ту самую заветную пластинку, и пристально посмотрел в ее глаза.
- Кто ты? – голос охрип, и едва ли то была заслуга чрезмерного количества сожженных сигарет. – Почему ты взяла именно ее?
Она – воплощение той дивной музыки, того неповторимого мотива, что тонкими длинными иглами каждый раз впивались в сердце немца. Она – это мелодия, сохранившаяся на пластинке шестидесятых годов. Она – это безмятежность и глубина, звучавшая в исполнении Jo Jones. Пальцы, невольно сжавшие ее кисть, скользнули по предплечью к локтю. Он цеплялся за ее взгляд, как будто принуждая ее к ответу.
- Это зашло слишком далеко, понимаешь?
Что он имел ввиду, даже сам Всевышний едва ли смог дать ответ. Единственное, что он ощущал, так это необъяснимое к ней влечение. До того момента пока он снова ничего не забудет.

 Отправлено: 06.05.13 15:36. Заголовок: Du bist die einzige,..

Du bist die einzige, zu der ich immer zurückkommen will, - пару раз говорил ей Валентин, в той, другой жизни, а она не понимала, каждый раз смущенно улыбаясь. Почему-то тогда, в свои семнадцать, еще совсем девчонкой, не перешагнувшей даже черту совершеннолетия, она никогда не задавала не всегда понятному, загадочному и полному противоречий немцу вопроса о том, что же это значило. У нее были тысячи возможностей узнать ответ самостоятельно, но ей нравилась эта недосказанность, существующая между ними, эта неясность. Именно эти слова были согревающей надеждой в те холодные и мрачные периоды, когда Арнхайм исчезал из ее поля зрения на недели, не удостоив ее даже жалкой смс-ки «я жив», пока шалящими нервами и криками в подушку она зарабатывала себе язву. За эти слова она цеплялась с отчаянием подстреленного лебедя, уверяя себя, что именно в них кроется что-то, что отличает ее от тех, других, что делили с ним ночи, пока она его ненавидела. «Du bist die einzige, zu der ich immer zurückkommen will” шептала она в колени уже в свои восемнадцать, точно заклинание, призывая его вернуться обратно.
Все внутри сжалось в один большой комок, поднимаясь к горлу, когда их притворно спокойный темп беседы резко оборвался. Декорации с грохотом рухнули, обнажая закулисье: все то, что так старательно прячут от зрителя, предстало на всеобщий суд, и все оправдания были бессмысленны. Он хватает ее за руку, он ныряет в ее зеленые глаза, пытаясь на дне отыскать ответы на свои вопросы, но Блекхарт совершенно не знает, что сказать. Она совсем не удивилась его резкой перемене, на подкорке сознания понимая, что именно так и должна была закончится эта встреча, но испугалась, как пугается любой виновный, представая перед Верховным Судом.
Потому что он не должен узнать...не должен был.
Веста не выдерживает пристального взгляда, опуская голову вниз. Ей тяжело дышать, потому что все чувства сконцентрировались в области солнечного сплетения. Ей тяжело дышать, потому что из-за чертово виски у нее поднялось давление. Ей тяжело дышать, потому что он, черт его дери, сам того не понимая был верен своей клятве, а какая-то ее часть все еще не прекратила его ждать. Внутри нее Вторая Мировая, внутри нее проливается кровь, жестокие убийства и мучительные смерти. С небес сердито смотрят ангелы, нарекая ее грешницей, клятвопреступницей и распутницей, но она всего лишь человек, который слабее собственных желаний.
В ее жестах сквозит отчаяние. Она, верно, сходит с ума, с отчаянием умирающего цепляясь пальцами за его рубашку в области груди. Сходит с ума, когда лбом упирается в его теплую грудь, шумно вдыхая, на грани истерики, аромат его тела. Сходит с ума, когда медленно высвобождает из его цепкой хватки вторую руку, все с тем же отчаянием хватаясь за него, будто ее ноги вот-вот должны ей отказать. Она дрожит всем телом, а беспокойное дыхание вполне способно стать своеобразным аккомпанементом всему тому сумбуру, что сейчас происходит между ними. Хрупкое равновесие нарушено, и теперь они уже не балансируют на грани, а летят прямиком в бездну, цепляясь друг за друга, чтобы перед концом, в последний раз, почувствовать то, что давно потеряли.
Болезненным жестом царапает тонкими пальцами его щеки, вынуждая Арнхайма чуть ссутулиться, и с благоговейным трепетом прислоняется лбом к его лбу, чувствуя его теплое дыхание на своих губах.
Но ведь еще не все потеряно? Веста уверяет себя, что это последняя, заключительная слабость на сегодня, навсегда. Ей нужно несколько секунд, пара мгновений, чтобы потом навсегда отпустить его, ей нужно это время, чтобы проститься с ним, а затем Блекхарт, стыдливо опустив взгляд, уберет руки от его лица, неуклюже отступая назад. Бросит неловкое, унизительное «прости», быстро соберет свои вещи и покинет его квартиру, чтобы больше никогда сюда не возвращаться. На улице холодно, но она поймает машину и вернется домой, к Терри, с которым обязательно помирится. Она сотрет номер мобильного из своей телефонной книжки с инициалами V.A., и никогда не будет отвечать незнакомым номерам. Она даже, наверное, сходит в тату салон, чтобы стереть со своего тела последнее воспоминание, но...
В голове тысяча вариантов и безграничное количество сил, но у реальности свои планы, и вместо того, чтобы уйти, Веста прижимается ближе, выдыхая загадочное «Du bist die einzige, zu der ich immer zurückkommen will”, и целует губы, которых ей так не хватало.

 Отправлено: 02.08.13 16:17. Заголовок: Сколько можно биться..

Сколько можно биться о скалы, глотать желания, жалящие своей неосуществимостью? Сколько можно грести руками, когда волны захлестывают тебя с головой, отнимая последние силы проглатывать расцарапанным горлом воздух? Чувствовать на лице крупицы соли и раздирающую боль в уголках глаз от перманентно льющихся слез, но идти дальше? Сколько, скажи мне, девочка моя, раз тебе нужно посмотреть ему в глаза и не увидеть в них отблески ушедшей из тела прежней души, чтобы сказать себе «остановись?» Почему ты так отчаянно борешься за ваше «не_будущее?»
Чем больше в Валентине просыпались ощущения како-то неведомой ему игры, словно кто-то за спиной метил комбинации карт, а он, беспокнечно выпадая из системы, не мог даже ощутить атмосферы откровенно нечестной борьбы, тем больше он начинал терять сцепление с происходщим. Девушка даже не могла осознать, насколько жестоко она поступала с уже давно похоронившим себя прошлого, человеком, посылая ему жесты и знаки ушедшего времени. Это было чертовски не честно, она бросила на стол кобинацию червового роял-флэша, безоговорочно забирая весь банк и его душу.
Столько осенних ночей пришлось пережить наедине с собой и бутылкой односолодового, перебирая пальцами изрядно потертые фотографии, хаотично раскиданные на кровати. Столько сил пришлось вложить, чтобы не затеряться в бесконечно ускользающим от тебя мире. Столько, господи, пришлось выкурить и забыть. Он потратил на эти годы целое состояние физических и психологических сил, сохраняя и поддерживая синее пламя желания хотя бы взять и не_умереть. Не кинуться, укутавшись в холодный столб промозглого воздуха в полете со здания очередной «International company”. Не забыть грести, когда под тобой сумасшедшая глубина. Ежедневно проходить мимо четырех аптек, строя свои маршруты нарочито правильным образом, чтобы каждый божий день подвергать себя сладчайшему соблазну открыть дверь drug-store и купить три упаковки феназепама... но ни разу не касаться дверных ручек этих белых обшарпанных временем зданий.
Чертова девчонка.
Валентин смотрит пристально, как будто в ожидании момента, когда ее глаза загорятся ярко-красным пламенем и дьявольски засмеются. Приоткрытые губы произнесут «я твой личный кусок Ада на этой земле», выдыхая с каждым звуком терпкий медленнодействующий яд. И тогда все снова встанет на свои места, тогда можно будет в который раз ломать прежнюю сим-карту, менть адреса и контакты в записной книжке, но, что самое главное, именно в тот момент он бы смог побежать без оглядки.
Но ожидание демонического перевоплощения было сродни сущей нелепице, когда ее губы, напротив, сомкнулись в тонкую побелевшую нить, а бесконечно тоскливые глаза наполнились то ли слезами, то ли порцией нерастраченной к нему любви. Он чувствовал, как Веста ловит каждую ноту аромата его тела, пользусь непозволительной близостью. Как она каждой клеткой своего тонкого, хрупкого тела страдает и изнемогает от нехватки Его в себе. Стук его сердца ускоряется до ритма девушки и резкими толчками потока крови, выбивает ту же самую мелодию, что звучит у нее в ушах и в сердце. Сейчас, в эту хрупкую секунду, когда одним жестом разрушаются судьбы обоих, она поддается своей слабости и целует немую, безжизненную статую, в которой еще когда-то Бог сохранял истории эмоций. В тот же самый момент из глубины его души начинает рваться непреодолимое желание близости с ней, как будто что-то навсегда завязалось узлом в сердце, в ту секунду, как судьба свела их в прошлой жизни. Он опускает отяжелевшие веки, скрывая под тонкой кожей сети лопнувших капилляров на белках и потускневший взгляд небесно-голубых глаз. И безумным поцелуем сливается со своим прошлым, лаская ее губы неистово и отчаянно, словно сильнодействующий яд, которым она его отравила, остановит сердце в грудной клетке через несколько секунд. Пальцы сминают ее одежду и прижимают тонкое тело к себе.
Будь еще ближе, чем близко.
И в тот самй момент, когда обоим кажется, что оболочка эмоций лопается, проливая содержимое на их головы и накрывая героиновым приходом, в его сознании разрывается нить происходящего, очищая голову от того, что случилось 10 минут назад. От того, что случилось за всю его жизнь. Он чувствует, как снова нестерпимо пуст.
Без каких-либо преувеличений.
Валентин ослабляет мышцы рук, что еще секунду назад отчаянно прижимали ее к себе и открывает глаза.
Стеклянная наледь безразличия покрывает зрачок и тонкие красные линии на белках.
Он пуст. И в глазах у него кромешная пустота.