UNUSUAL

внешний вид:

надо было поостеречься.
надо было предвидеть сбой.
просто Отче хотел развлечься

и проверить меня тобой

Никогда не понимала смысла этих сумбурных пьяных веселий, когда кто-то очень расторопный, сразу после свершения удачного теракта, устраивал небольшую вечеринку. Вот она – обратная сторона публичной жизни: деньги есть, а применения им – никакого толкового нет, вот они и снимают огромный дом в ближайшем приближении к Вашингтону, с бассейном, и нескончаемыми спальнями, с гаражем, вмещающим в себя машин сорок, как минимум, и собственным прудом с лебедями. Именно поэтому люди незадолго до торжества едут в самые дорогие бутики, покупают себе самую качественную одежду, самые дорогие и неудобные туфли. Все это сделано исключительно для того, чтобы собрать на себе как можно больше восхищенных взглядов, завистливых взглядов и поощряющих взглядов кого-то с верхушки этой пищевой цепи. Если посмотреть на все это со стороны – в этом торжестве нет ни капли правды или искренности. Самое правдивое, что можно найти на этом празднике жизни – это дорогой алкоголь. Но не смотря на весь вздор и обманчивость, Эльчин силком тянет меня прямо в самую глубь событий. Он любит меня показывать, выводить меня в свет, гордиться тонкими белесыми ногами, зажатыми в жутко неудобные туфли. Он бы гордился и моими сухими плечами, если бы они не были в объятиях пиджака, который мне под страхом смерти нельзя снимать. Почему нельзя? Наверно, потому что если его снять, можно выудить оттуда синие руки, заметить припухлость в районе локтя, и сразу же приметить чуть припухшую нижнюю губу. На фоне альбиносной кожи свежие напоминания о плохом поведении смотрятся особенно противно. Но о синяках, причиняющих боль в таком тесном пиджаке, не думает вокруг никто кроме меня. В сплошной суматохе люди вокруг напиваются, и разливают алкоголь, кто-то танцует, кто-то придается плотским утехам. Эльчин держит меня рядом с собой, никуда не отпускает, у него свой круг общения, где кроме меня только две девушки. Они молчат, понятия не имея куда вставить слово, а я блещу эрудицией у себя в голове. Я начинаю забываться, поднимаю глаза, широко улыбаюсь, время от времени смеюсь или вставляю свое слово, за что моя рука сжимается в черствой ладони Метэ до состояния инкубаторского цыпленка. Поеживаюсь, вспоминаю о правилах приличия и снова опускаю глаза. Метэ ест лобстера. Я понятия не имею откуда он его взял, я вообще не догадывалась что тут есть еда. Он разрезан поперек, и напичкан всякой, якобы вкусной, японской стряпней. Если бы не этот разрез поперек его тушки, я была бы уверена, что лобстер еще жив. И обязательно погладила бы его пальцем. Мертвая дорогая еда. Как и каждый из нас здесь. Меня затошнило.

Я всего на мгновение отвела взгляд, как-то неудачно повернув голову, отчего заболела шея. Но кто бы знал, что именно эта боль станет такой судьбоносной. Столкнуться взглядом с человеком, которого видишь впервые, и обомлеть. Уголок его рта, дернувшись, пополз вверх. В его улыбке не было той, присущей всем здесь, лживой наивной преданности и открытости. Он как волчонок в ожидании руки. Руки, в которую можно впиться зубами, которую можно рвать в клочья, вымещая всю злость и обиду, или просто показывая, кто ты есть. Руки человека, самонадеянно решившего, что сможет приручить. Неуверенно подняв руку и заложив за ухо прядь выбившихся темных волос я на мгновение отвела взгляд. Просто проверить. И только один Бог знал, как я хотела вновь найти его взглядом. Он все так же неотрывно смотрел на меня, заглядывая в меня. Он смотрел так, будто бы силился взглядом, если не зубами, передать мне что-то отчаянно важное. Например, его неразделенное желание закопать меня на заднем дворе этого огромного снятого напрокат дома. Я поежилась, пальцами нащупывая горячие ладони Эльчина. Я потупила взгляд. Сейчас для меня не существовало ничего окромя его тела: никакой головы, никакого неба. Для меня он был неполноценен, а значит больше не страшен. И нечего мять подол платья, Эльчин снова разозлится. "Я выше всего этого", - успокаивала я себя. – Что-то не так?- послышался голос Метэ где-то вне этой образовавшейся связи. – Нет, ничего – отрицательно покачав головой, я уткнулась носом ему в шею. Когда взгляд опять попытался отыскать нового знакомого, его одичалых глаз уже нигде не было. Вот так миновала угроза моего самого большого в жизни очарования и разочарования. Вот так мне вновь было даровано ощущение ложной защищенности и безопасности. Мне подумалось, что мою жизнь – с моей же точки зрения – можно охарактеризовать словом «беги». Мне нужно, необходимо бежать, бежать, бежать, только тогда я чувствую себя живой. А когда приходится остановиться – это приводит в недоумение, это мучительно, это неправильно. Меня терзает жажда бежать. Я часто вижу картинку, как я бегу, бегу, бегу, на скорости…только с кем-то. Бегу от кого-то – от погони, чтобы ощутить пьянящий вкус опасности, резко прошивающий живот и отдающий наслаждением в сердце и пятках. И бегу к кому-то – чтобы чувствовать себя целым. И когда мне больно, я тоже представляю, как я выскакиваю и бегу, просто бегу вперед, не останавливаясь, по асфальту, и обязательно под проливным дождем... и этот бег приведет меня к кому-то, ради кого я и бежала. Я как будто знаю, к кому, но не могу вспомнить. Его пальцы снова сильно сжали мою руку.

Уже пятнадцать минут я задыхалась в маленьком пиджаке, изнывая от духоты и тесноты, в гордом одиночестве оставленная возле кожаного дивана, где были готовы переспать двое каких-то первых встречных. Я уже знала, что до утра Эльчин не вернется, наверняка нашел какую-нибудь очаровательную брюнетку с шелковистой шоколадной кожей и тонюсеньким писклявым голоском. Он был в восторге от таких созданий, населяющих этот бренный мир. Наверняка, сейчас он уже целовал её шею, массивными ладонями сжимая девушку в охапку. А вот сейчас он уже целовал ложбинку её ключицы, нарочито медленно потягивая бегунок платья. А вот прямо сейчас, он снимал с неё дорогущее белье, непременно белого цвета. Контраст её кожи и белого дорогого шелковистого белья моментально бы поверг Эльчина в шок. Я знаю это, потому что время от времени он спит и со мной.
Эльчин вернется в спальню, так продуманно выделенную нам организатором вечеринки, когда солнце уже начнет снова садиться за горизонт. Он никогда не оставляет своих девушек, с которыми он спит. Он всегда ценит их общий завтрак, и послеобеденный секс. И пусть уже после первого раза он совершенно теряет к ним интерес: он никогда не уходит сразу. А даже когда он уйдет из этого злосчастного номера, заберется обмякшим телом ко мне под одеяло, от него все равно будет пахнуть другой женщиной. И даже когда он сходит в ванну. И даже если бы он помылся серной кислотой, я бы все равно уловила от его несчастных костей сладкий запах nina ricci. Я знаю больше пятидесяти посторонних запахов на его теле.
Но мне нельзя будет просить ни где он был, ни с кем он был, потому что я рискую вновь получить оплеуху за излишнее любопытство. Он просто придет и сожмет меня в своих влажных огромных руках, и мне останется только томно вздохнуть и попытаться задохнуться в подушке.

Это так грустно, что я бы заплакала, если бы мне разрешили. Губы чуть дергаются в улыбке, когда я представляю себе эту нелепую собственную смерть. Когда я улыбаюсь, припухлость на нижней губе особенно заметна. И улыбка снова сползает с моих губ. Нужно куда-то убежать, куда-то спрятаться. Каждый раз, когда она остается одна, на нее нападает безысходность. Весь день она смотрит на нее из-за дверцы буфета, из ящика стола, шпионит с люстры, а поздно вечером, когда у нее уже нет сил бояться, прыгает сверху и обхватывает большими душными лапами, не дает мыслям идти как надо. Геката ненавидит ночевать одна, потому что безысходность приводит с собой бессонницу. И вот втроем они начинают думать о ее тяжелой и одинокой жизни, которая днем совсем так не выглядит, о бесталанности и неприкаянности. Почему-то днем ей себя даже немного жаль. а вот ночью она себя ненавидит. За все сразу. И за неумение быть собой, и за бездарность, и за нелюбовь.
Геката захлопывает за собой тяжелую дверь их с Метэ спальни и спускается на кухню попить молока. Может быть хоть оно принесет с собой долгожданное спокойствие и уют. Молоко напоминало о маме. Когда они с Хевен не могли уснуть – мама как чувствовала и приносила им одинаковые кружки с теплым молоком. Поэтому, до сих пор, молоко является символом безопасности в их семье. Еще одна небольшая ложь. Цокая каблуками по теплому кафелю кухни, выуживаешь из огромного холодильника пакет молока и бутылку водки, так точно и не решив, что именно тебя сегодня усыпит.
Тонкий короткий вскрик от удивления, когда захлопнув дверь холодильника нашла взглядом в кухне кого-то еще, - Извините, я думала здесь никого нет, - Геката пожимает плечами, безоружно приподняв вверх занятые руки. И стоило только приглядеться, чтобы увидеть, что безопасность-то оказалось ложной. Волчонок, взглядом нащупанный среди остальных людей сидел перед тобой, чуть ссутулив спину. И в эту ночь ты был как удар в спину. Как глоток свежего воздуха. – А это ты.. Слова, которые режут, которые как пощечина, как первый, обжигающий глоток водки. – В смысле…– губы чуть улыбаются, скрывая припухлость и болезненность, - Хотите молока? «Хотите молока»?! Это все что я могу сказать?

актуально к прослушиванию: