Отправлено: 05.03.12 18:30. Заголовок: honey, you should see me in a croooown: Past - [ЗАВЕРШЕН]

Hudson Royce and Sharon Holmes

12 of May 2012




охуевший от простуд,
напоминающий собой сосуд,
в котором когда-то были какие-то
вещества.

устал ждать цунами,
или хотя бы _{рассвет.}

и пусть, сегодня во мне нет волшебства
(назовем вещи своими именами)
в тебе его тоже п о ч т и, что нет

но оно, определенно, есть между нами.

 Отправлено: 05.03.12 20:23. Заголовок: все и так понятно не..

цитата:

все и так понятно не нужен сонник этот проклятый город – миллионник все в нем так опрятно ну все. Пока. Оки – чмоки как же мы одиноки.

Люди отмечают годовщины, запивая поцелуи вином со вкусом вишни, закусывая клубникой в сахарных сливках, смотря глаза в глаза, томимые любовью. Люди приходят в дорогие рестораны, заказывают фуа-гра, запивают белым вином или что еще хуже шампанским брют. Половина даже не догадывается, что для того, что бы им подали этот полусырой паштет из гусиной печени, утку откармливают «мертвой» едой и антибиотиками, до тех пор, пока она сама не умирает, потому что разросшаяся печень рвет органы внутри утки. Мужчины кладут загрубевшие руки поверх узких ладоней дам, невзначай гладят их по тонким пальцам, смотрят на губы, пьют и пьют. Люди теряют ценности, просрав их на нечто вроде счастливой жизни, в которой они заблуждаются.
Сегодня ровно месяц как не стало моего отца, и я размышляю о лопнувшей печени утки, проходя мимо большого стекла, отделяющего холодную замусоленную улицу от интимного мрака дорого ресторана. Мне не туда, мне прямо за поворот. Там стоит пивная, алкоголичная, водочная, винная, не знаю как её еще назвать. Стоит бар, в котором я уже месяц топлю себя, не желая выплывать ни на сантиметр из этой пучины темной воды. Поднимаясь по деревянным ступеням, не поднимаю головы. Я спешу забиться в угол барной стойки, как улитка, спрятавшаяся в панцирь. Будь моя воля, я легла бы на пол и свернулась калачиком, как собака. Собака никогда не станет лежать при незнакомом человеке с выставленным животом, потому что живот у них – самое слабое место. Так вот – я та самая собака, прижавшая лапы к морде, а чужой – весь мир, на который обрек меня отец. Я прихожу именно в этот бар, потому что здесь продают бренди, который пил мой отец. Здесь их подают в низком широком стакане, каждый раз я насчитываю разное число его граней, в свете лапочек и люминесцентных вывесок содержимое кажется неподдельным янтарем. А еще барная стойка здесь не заделана под дорогое дерево, а кажется вполне дешевой. Мой отец сидел за таким же столом. Будь моя воля, я бы легла прямо здесь, в этом проклятом углу, где не стоят цветы, и беспринципно бы напилась. Но нет, боюсь, еще рано ложится в чужую кровать, а может и не кровать, и обнажать себя чем-то большим, чем следует. Я поднимаю голову только что бы заказать бренди. Мне кивает официант, у него фисташковые глаза, у моего отца были такие же. Я достаю из сумки белые проводки наушников, включаю громко-громко Прелюдию Клода Дебюсси, та, что про девушку с волосами цвета льна, и растворяюсь. Рядом со мной не стоит цветов, потому что они напоминают о похоронах. О закрытой крышке гроба, о навечно погребенной любви, о защите, которую мне теперь вовек не сыскать. Цветы напоминают о том, что за дубовой крышкой, навеки прикрывающей твое лицо, больше ничего нет, и больше никогда не будет.
Я заглядываю в янтарный взгляд бренди, в котором еще теплится ореховый взгляд бармена и мой стакан пустеет. А за ним еще один. А за ним еще один. Опустошая бокалы, я чувствую себя одним из них. Резко выпитым. Ничего ведь не предвещало беды. Опустошая следующий, я вспоминаю, как папа учил играть меня Скрябина, но у него ничего не вышло и мы оба громко смеялись. Сбившись со счета, опустошая свой кошелек, я растворяюсь в горечи бренди, что мешается с горечью желчи внутри меня. Я роняю слезу, а за ней еще и еще. Около меня садится пара, он дарит ей цветы, и я ухожу. Пошатываясь и еле держась на ногах. Папа был бы не доволен мной, но я все делала так, как он учил. Только дорогое бренди, только под хорошую музыку.
Я ломаю каблук на лестнице. То ли каблук, то ли жизнь, я пока не разобралась. Прохлада улицы обдает меня словно кипятком. Май в этом году беспощадно холодный. Я кутаюсь в бежевого цвета пальто, закуриваю сигарету и иду вдоль тротуара. Мне кажется, я настолько пьяна, что не вспомню свой адрес, что уж там дорога. Надеюсь только на память ног, надеюсь на скорый рассвет, что часа через три, надеюсь не проснуться на лавочке и не подхватить простуду. А сама иду и иду.
Будь моя воля, я бы танцевала вальс, или, уткнувшись носом в папину подушку, читала стихи наизусть, была бы Тургеневской барышней или пила бы водку, как алкоголичка. Я была бы кем угодно, лишь бы не быть собой.
Меня немного пошатнуло, единственное, что я успеваю – обернуться и увидеть яркий свет от фар.
Обидно то, что не было всей жизни перед глазами, не было боли от удара, не было и самого удара, а может мне только кажется.
Обидно, что все заканчивается вот так – без фанфар и загробной музыки.
Когда я в очередной раз открываю глаза, слезящиеся то ли от боли, то ли от света фар, меня настигает огорчение, я все еще жива, а это еще хуже, чем смерть без торжественной музыки.
-Ты что, мать твою, совсем охренел?! – я бью сломанным каблуком о номерной знак машины, у меня заплетается язык, и я явно жду разборок. Хочу, что бы меня ударили. Хочу нарваться. Хочу, что бы эту атомную войну внутри меня изобразили на моем лице.
Я хочу быть уткой, пень которой в десять раз больше нормы.

 Отправлено: 06.03.12 06:10. Заголовок: Жизнь – удивительная..

Жизнь – удивительная штука. Казалось бы ты во всем счастлив, все у тебя есть, но всегда есть что-то, какой-то пробел, который невозможно заполнить. Вот так было и у Хадосна. У него была работа, свой стиль жизни, свои правила, которые ограничивались простым «не пей, не кури, не задавай вопросов и не имей минуты свободного времени» - стандартные заповеди яппи. Он не был доволен своей жизнью, ни в кому случае, просто он не мог, не имел право жить иначе. Задай он вопрос «почему?», а ещё лучше «за что?!», и судьба бы дала ему смачную оплеуху – это как пить дать.
Он тяжело вздохнул и переключил волну приемника.
- …а теперь композиция для всех влюбленных от незабвенного Фрэнка Синатры, только на волнах нашего радио! – диджеи всегда такие радостные. Вероятно там, за аппаратурой тоже сидит такой же как он худой парняга с мешками под глазами и диким желанием наконец умереть и не вставать на работу. А вообще ему взгрустнулось. Эта песня точно не про него и не для него. Но голос Синатры был столь чарующим, что он не был готов переключать волну, окунувшись в звуки музыки.
Хадсон сидел за рулем своего старого шиврале импалы. Машина старая, но надежная. А главное стильная, пусть этот стиль и устарел лет этак двадцать назад. Да и позволить себе содержать более новую машину он не мог, а эта была качественной. В этой части Вашингтона почти не было людей – лишь редкие машины на встречу. Он приехал сюда отдать посылку от Грейджоя для каких-то мутных типов, которые не особо вызывали доверие. Вот такая у него была работа – подай-принеси. Но не мог жаловаться, в конце концов он может работать там, где никто не считает странным, когда от твое присутствия ломаются счетчики Гейгера.
Не смотря на то, что он очень любил работать – другого в его жизни просто не было – он безумно хотел отдохнуть. Стандартный день Ройса – получить по морде от Грейджоя, перебирать бумаги, принести Мелвину кофе, небольшой перерыв, во время которого он опять разбирает бумаги, решить дела с гостиницей, вновь выслушать крики от Мелвина, потому что ему просто нравиться орать, а потом домой. И ехать туда как можно позже, чтобы было времени только вздремнуть и вновь ехать на работа. А что ещё делать? Плевать в потолок, одновременно с этим думая, что его жизнь на самом деле дерьмо? А именно такой она и была. Ну подумайте, кто в здравом уме будет терпеть такое от своего начальника? Но это помогало ему отвлечься от того, что он на самом деле неудачник. У него даже способность идиотская! А ещё то, что у всех его друзей давно есть пары, а он старается сделать так, чтобы у него не было времени на девушку. Неудачник, другого слова и не подберешь.
Хотя нет, подберешь. Идиот, остолоп, хлюпик – милые сердцу школьные прозвища. Прямо можно смахнуть слезу от нахлынувшей ностальгии и воспоминаний. Он повернул руль, выехав в другую часть города, уже более оживленную, даже в такой поздний час. Тут были те самые гламурные рестораны, дорогие магазины – и все по соседству с распивочными и местом его основного обитания в обеденный перерыв – старбакс. А где ещё быть, если ты живешь на чистом кофеине? Людей тут было больше, впрочем как и машин. Много света – он слепил глаза и не давал сосредоточиться. И именно он не дал ему среагировать…
Неожиданно прямо перед машиной появилась фигура. Он едва успел затормозить, все же коснувшись бампером тела переходящего дорогу. Послышался поток ругательств и звук удара. Хадсон выскочил из машины, подбежав к девушек – а это была именно она. Та отчаянно махала туфлей, у которой был сломан каблук. Он глянул на номерной знак, на котором осталась вмятина от удара туфлей. Любой другой на его месте тут же бы начал качать права и требовать заплатить даже за такой незначительный ремонт. А он же просто перевел взгляд на девушку, которую явно шатало от шока и перенасыщения алкоголем. По виду она не была из тех, кто пил бы просто так, а лишь потому, что жизнь прижала.
- Мисс? С вами все в порядке? – он попробовал взять её за плечи, зная что тактильный контакт помогает успокоить.
- Ты проедешь или нет?! – за его машиной образовалась небольшая пробка. Хадсон почти в охапку сгреб девушку, потащив её в машину. Лучше разобраться во всем по дороге, пока на него не орут водители.
Он сел в машину, посадив девушку.
- Вижу вам не очень хорошо…Я едва вас не сбил – нужно наверное извиниться…Куда вас подвезти?

 Отправлено: 06.03.12 11:19. Заголовок: глотками в красный р..

цитата:

глотками в красный рот падать за поворотом поворот до конца

дождем над городами
плакать
сложить в виде оригами
сердца
воздушные
наши
[pre2]никому
не нужные`


Людей называют толпой, серой массой. Еще очень часто их называют быдлом. В простой, размеренной жизни этих людей находят что-то отталкивающее. Их желания кажутся слишком приземленными и мелочными, их цели - слишком материальными, их интересы и радости - примитивными. Говорят, что они - одноклеточные, что их жизнь протекает по схеме "родился, вырос, школа, работа, брак, дети, пенсия, умер". Образ жизни этих людей представляется слишком обыденным. Сами люди видятся однообразной колышущейся массой.
Люди не хотят быть как все. Куда ни глянь, каждый считает себя иным - более интересным, с другим предназначением, с высокими целями, со стремлением к истине.
А мне нравится толпа. И я не считаю толпу быдлом. Я достаточно долго наблюдаю за людьми и за самой собой, чтобы понять, что никакой "серой массы" нет, во всяком случае, в моём видении мира. Каждый в этой толпе - как отдельная вселенная. Каждая отдельная вселенная - целая жизнь. Про каждого человека в толпе можно написать толстую книгу. Каждому есть что сказать. Все разные.
Я хлопаю глазами, пока посторонний мужчина цепко хватается за мои плечи. Прикосновения, они же такие интимные, ими можно порой сказать гораздо больше, чем оскверненным языком. Поэтому, я не терплю, когда посторонние так дико желают меня потрогать. Вот схватился он за плечи, и видна неподдельная жажда помочь, а меня всю изнутри переворачивает. Я повожу плечами, не будь я так пьяна, наверно, это было бы более действенно, а так- я всего лишь лениво и полу_размазанно пытаюсь высвободиться.
-Не трогай меня, - нахмурив брови прошу я, скомкано протягивая каждое слово, - не смей меня трогать!
Пока я старалась сформулировать свою речь в поток хоть чем-то связанных слов, что бы он хотя бы по смыслу догадался о том, чем я его прошу, мужчина времени зря не терял и буквально всадил меня в машину. И так обидно стало, что я, поддавшись накатившей волне пьяного угара, еще пытаюсь ему нахамить. Паренек правда старался мне помочь.
Я разворачиваюсь к нему лицом, пытаясь запомнить смутные очертания лица, кажется, я набралась похлеще многих, - Сиди здесь. Мой голос звучит ровнее и уверенней. Я выхожу из машины, оставляя свою дверь открытой, не спеша направляюсь к машине верзилы, что так яро спешил на перепих со своей молодой любовницей. Таких как он видно сразу. Замусоленный пиджак коричневого или темно-синего цвета, который, по его мнению, сильно худил пивной живот, больший похожий на опухоль мозга в брюшной полости. Рубашка помята, на скомканном воротнике проблескивают капли пота. Я догадываюсь как омерзительно от него пахнет, но такие полу_импотенциальные жлобы не щадят денег, а юные девушки, думают что спать за такую любовь – это вполне нормально. Он открывает окно, недовольно уставившись на меня. – Рот свой закрой, педофил конченый. – я наклоняюсь перед окном, теперь будучи наравне с запотевшим лицом стареющего мужика. – Человек мне тут жизнь спасти пытается, даст Бог, тебе этого не узнать. Я расплываюсь в приветливой улыбке, пользуясь, случаем, снимаю вторую туфлю и иду в машину своего принца однодневки. – Довези меня до любой гостиницы. Я устало откидываюсь в спинку кресла, про себя отмечая вкусный запах салона. Я не была женщиной быдлом, не была грубиянкой или хамкой, рьяно ненавидела войну, и мне совсем немного, пожалуй, осталось до хиппи с их love_peace_joy. Сильнее моих устоев была, пожалуй, только ненависть к мужчинам, ненавидящим женщин. Вот такой каламбур. Стареющего кошелька я приравнивала именно к таким. Люди, которые спят со своими воображаемыми дочками. Их дряблые тела на фоне молодых изогнутых спин девушек кажутся еще более обвисшими и омерзительными. Я невольно поежилась, и разгоняя скопище картинок в своей голове обернулась к водителю. – Я Шерон. – мне может и хотелось с ним заговорить, но слова предательски покидали голову. – Шерон Холмс- повторила я, чуть слышно не найдя что еще можно сказать.

 Отправлено: 07.03.12 04:59. Заголовок: У вас было такое ощу..

У вас было такое ощущение, что вас срочно нужно схватится за голову и побыстрее свернуться в защитную позу эмбриона? Вот и у Хадсона было такое желание в этот момент. Обычно оно возникало, когда Мелвин собирался его пинать, пролей он на него вновь кофе. Сейчас же он обхватил руками руль, когда девушка вышла из машины и направилась к тому верзиле, что отчаянно сигналил и крыл их матами. Сам бы Ройс так никогда не поступил – то ли воспитание, то ли кишка тонка. Но вот девушка была не робкого десятка и что-то отчаянно ему втирала, на что у Хадсона была лишь одна фраза «Господи, можно я умру раньше?».
В этот момент поток бесконечного мата закончился, и девушка вновь села в машину. Она кинула вторую туфлю назад и вольготно развалилась на сиденье. Нельзя сказать, что он был рад, что салон наполнился запахом алкоголя, но он просто не мог удержаться от того, чтобы не окинуть её взглядом. Мысленно отругав себя за это, он сам пристегнул её ремнем – а то мало ли, что могло случиться.
Он надавил на газ, поворачивая за угол. Какое-то время он просто молчал, слушая музыку, которую так и не выключил. Девушка попросила отвезти её в любую гостиницу, на что парень кивнул и вновь повернул на другую улицу.
- Я Шерон. Шерон Холмс, – произнесла наконец девушка, что заставило Хадсона удивленно поднять брови и даже перепутать газ с тормозом. Он знал это имя – в конце концов, он знал поименно всех работников НЕШЕБ, ведь через него проходили все документы, которые так или иначе попадали на стол к Грейджою.
- А я вас.. – он решил, что девушка в таком полупьяном состоянии не будет обращать внимание, если он будет называть её на ты – …тебя знаю. Мы работаем в одном месте. Точнее я там с бумагами работаю и к вам там в лабораторию не лезу. Ну как-то так. Да. Вот.
Он замялся. Вообще ситуация совершенно дискредитировала коллегу. Конечно каждый имел право нажираться в свободное от работы время. Но вот нападать на своих коллег с каблуками на перевес или тем падче втягивать их в неприятности, как это могло быть с тем мужланом – это было просто преступно!
Паренек вновь удивленно вскинул брови и вытащил телефон.
- Привет, это Хадсон. Да, я знаю что поздно, но вы там все равно опять играете непонятно во что! Пробьей по базе данных, где живет Шерон Холмс. Нет. Да нет, говорю же тебе! Она вообще у меня в машине, – у него был сконфуженный вид. Даже среди друзей-гиков он был белой вороной. Получив смску, он вновь нажал на газ, везя Шерон домой, хоть и было видно, что она против.
- Все такие я отвезу тебя домой – так будет лучше для всех. Тебе наверное нужно отдохнуть, по тебе видно что ты…очень устала, – он сделал многозначительную паузу. На дороге почти никого не было, ни пешеходов, ни встречных машин. Лишь пара каких-то серых личностей, которые могли торговать живым товаром или фарцевать. Не особо-то он любил ночной Вашингтон, который и при свете дня был не таким уж и райским местом, а ночью так вообще превращался в кошмар.
И было грустно видеть что такая…красивая - да, именно красивая, пусть многие и говорили обратное – девушка гробит себя алкоголем подобно как гробит себя этот город. Хадсон бросил на неё взгляд, полный сочувствия, потому что ему было известно, что такое отчаяние, пусть у него это было обычное состояние. Вообще его отчаяние было связано с тем, что он был неудачником и не более. Хотя может быть и со способностью, но с ней меньше.
Вскоре показался её дом. Самый простой и обычный дом, хотя все были уверены, что живет она как минимум в научном комплексе с коллайдером – все же она была ученым до мозга костей, пусть это и странно для девушки.
Хадсон притормозил у дома и помог ей выйти – все же девушку заметно шатало. А тот факт что она была без туфель усугублял ситуацию.
- Если ты не против… – щуплый парень попробовал взять её на руки, дабы она не шла босиком. Можно было заранее догадаться, что добром это не кончиться. Пыжась, он смог сделать это с третьей попытки, неся её к дому.

 Отправлено: 07.03.12 11:52. Заголовок: заря, то ли опускала..

заря, то ли опускалась на землю
то ли поднималась с земли
то ли двигалась по спирали
остатки вчерашнего дня дворники с утра собрали
и нет пути назад.
каждый день обостряется чувство
что ты приезжий на вокзале
у меня осталось только

чуть чуть ночи 
 и вся жизнь впереди 
 одна шестимиллиардная солнца 
 и какие то остатки морали.

Ночной Вашингтон так отличался от ночного Лондона, что я наблюдала за ним затаив дыхание. Казалось, он живет своей собственной жизнью, пусть с проститутками, которым никто и никогда не дарил цветов, пусть с дворниками, утрамбовывающими мусор в большие черные пакеты, пусть с брущаткой, который были вымощены некоторые скверики, - он дышал. Дышал этой жизнью миллиона людей, не засыпающих ни на секунду. Лондон дышал своей атмосферностью, дышал томными раскатами Биг Бена, своей туманностью по утрам, женщинами с ажурными староватыми зонтиками. Ночью Лондон был пуст. Не так пуст, как Вашингтон. Он на самом деле был пустым. Люди приезжали в Лондон в погоне за его славой, на самом деле даже не догадываясь, что ловить там – нечего. Город без души, я всегда поражалась, как он так долго держится на плаву. За моими охмеленными размышлениями о горящем Лондоне и падшей Англии я совсем забыла, что кроме меня в этой машине еще кто-то есть. Я отметила про себя хриплость смеха мужчины, совершенно пропустив из виду то, что он сказал до этого. Мне нравилось, как он смеется, про себя я подумала, что хотела бы услышать эту задорную хрипотцу еще раз. А может и не один.
Я опять уставилась в окно, когда он кому-то позвонил. Раздосадованная, я недовольно приподнялась в кресле ,обернувшись к нему, покрутила пальцем у виска, и бессловно долго и грязно ругала его. Хватит пожалуй той информации, что лабораторная забияка Шерон Холмс, не подпускающая к себе ни одного мужчину ближе чем на три метра, сидит в машине у какого-то Хадсона. Хадсон же был мужчиной? Вот черт, старательно заработанная репутация фригидной суки, пала крахом в один телефонный звонок. Если бы на том конце провода услышали бы, что она ругается, как сапожник в девяностые на базаре – я бы уже сейчас начала подыскивать новую работу. Я ударила его ладонью в плечо, как только он нажал на клавишу «отбой». – Ты что, рехнулся?! Как твоя голова додумалась это сказать?! – моя ладонь с хлопком ударилась по его плечу еще раз, за тем еще раз и еще раз, пока Холмс не поняла, что устала. Фыркнув, я зарылась поглубже в кресло, уже строя план по возвращению своей чудесной репутации. Мои упреки, требования и просьбы были пусты до тех пор, пока он оставался за рулем, потому что я еще хотела жить, а ударь я его посильнее, или спровоцируй его на конфликт – мы бы обязательно разбились. Единственное, почему я этого не сделала- никогда не хотела, что бы мой мозг изучали другие ученые. Мой ворох знаний, так старательно вбитый под черепную коробку – только мой. И папин.
Мы остановились прямо около моего дома, но и на этом не прекратилось мое ночное путешествие. Кто бы мог подумать, что моя вечерняя вылазка закончится именно так. С трудом расстегнув ремень безопасности, я подала руку мужчине, уже как десять минут ожидающему меня на выходе из этой чудо кареты. Ну чем я вам не Золушка? Пьяная золушка, готовая упасть в любой момент. Сидя в машине такого прилива алкоголя к мозгу не ощущаешь, зато, как только принимаешь вертикальное положение, начинаешь задумываться о том, что есть горизонталь, есть вертикаль, а есть водоворот. Водоворот – лучшее слово для картины перед глазами. Хадсон попробовал поднять меня на руки, и я вдруг задумалась о том, сколько калорий я выпила сегодня, глотая бренди. Была я такая толстая или просто мои брыкания, крики и истеричные подергивания мешали ему это сделать – так и останется загадкой, потому что я надеюсь, после этой ночи субботы я никогда его не увижу. –Ну поставь меня на землю, я умоляю тебя, - ныла я равномерно покачиваясь на руках у мужчины. –Клянусь, придя в себя, я устрою тебе такую райскую жизнь, что ты позавидуешь сыну Божьему, потому что его просто распяли, а тебя муки будут ждать, на протяжении всей твоей долгой жизни! Моя квартира находилась на третьем этаже, поэтому, я немного поутихла, привыкнув к напряженности мужчины.
Знаете, что может быть хуже мужчины, который в свою очередь уже по определению подл, двуличен, лжив и туп? Напряженный мужчина. Ну, по крайней мере, для меня. Вокруг меня все млели, когда видели, как парень нес девушку, или забирал и нес у неё сумку, а по мне – это омерзительно быть такой беспомощной.
Наконец, оказавшись ногами на твердой, пусть и пошатывающейся земле Холмс вновь одарила Хадсона ударом ладони в грудь. – Если я прошу поставить меня на место- значит надо поставить меня на место, а не нести меня, вообразив из себя кинконга! Я повернулась к двери, и повернув ручку вошла в квартиру. Многие мои приятели удивлялись «ну как это ты не закрываешь дверь на ключ, глупая?», а я твердо уверена в неприкасаемости моего жилища. Вот так вот. Я сбрасываю коричневое пальто прямо на пол в коридоре, оставаясь в черной юбке-карандаш с завышенной талией, и белой блузке, заправленной в неё. Моя квартира не была уютной, по крайней мере, так говорили люди вокруг. Полу пустой коридор, длинный как кишка, при входе в который слева стояла прихожая темно-коричневого цвета, справа две двери в туалет и ванную. Прямо по коридору слева две двери – одна гостиная, вторая – спальная, так же скудно обставленные, зато оснащенные новейшими компьютерами, дорогими аудиоприборами и домашними кинотеатрами. На полу в гостиной в хаотичном порядке были разбросаны страницы книг, конспектов и еще хренова туча всякого барахла, некогда мне так нужного. Я прошла в кухню, нажала на кнопку чайника и выглянула обратно в коридор. Хадсон все еще стоял в подъезде. – Ты долго собираешься стоять, как статуя свободы? Зайди и дверь закрой за собой. Видя нерешительность молодого человека, Шерон вскинула руки вверх, наконец, наверно впервые за вечер, улыбнувшись, - я просто напою тебя чаем. Не буду приставать. Слово скаута.

 Отправлено: 07.03.12 19:20. Заголовок: Сейчас Хадсон в тыся..

Сейчас Хадсон в тысячный раз пожалел, что пропускал физкультуру в школе. Пропускал он её, потому что не мог сделать ничего нормально – вечно лажал. И вот сейчас он тоже лажал, не в силах даже ногами перебирать, пока нес девушку. Раз уж взялся – доделывай. И взялся он это делать не потому, что желал, скажем, потрогать её или ещё что-то в физическом плане, просто уж такой он был человек, который не жала оказаться крайним во всей ситуации. Девушке просто нужно было помочь, пусть она и пыталась это отрицать. Труд делает из обезьяны человека, в то время как алкоголь, делает из человека обезьяну.
Он наконец донес её до третьего этажа и сделал то, что она просила – поставил на пол. Хотя скорее её нужно было сразу положить – все же она стояла не очень уверено и шаталась, словно стебелек на ветру. Шерон вновь ткнула его в грудь – явно там будет синяк от очередного тычка – и открыла дверь, просто повернув ручку. Хадс был в шоке – это ведь небезопасно, жить с дверью на распашку. Хотя, наверное вообще было небезопасно быть Шерон Холмс – проскочило у него в голове.
Реакция девушки была более чем понятно – тебя сажают в машину, узнают про тебя все, потом несут наверх, спотыкаясь о каждую ступеньку, а потом ещё удивляются, что ты орешь на них.
Хадсон краем глаза заглянул в коридор, который чем-то напоминал больничный – наверное аскетичностью убранства. Там не было ничего, что могло сразу настроить на лад «это квартира, в которой живут, а не просто коротают время за подермыванием».
Неожиданно из недр этой квартиры – а лучше сказать берлоги – послышался голос девушки которая, к вящему удивлению Хадсона, пригласила его зайти. Он робко заглянул внутрь, после чего переместил свое тело через порог, осматривая коридор. Потом он прошел дальше и вновь осмотрелся. Увидев гостиную, он пожалел, что глянул туда. Для него, человека который привык не иметь свободного времени, но тем не менее находить свободную минутку для уборки, было дико видеть такой беспорядок, особенно у женщины. Ладно у мужчины, но у Шерон?
Хотя да. Она ведь днями на пролет просиживает в лаборатории и даже не рассчитывает, что кто-то захочет зайти к ней в гости. У неё особая репутация – мужененавистницы, да и просто ненавистницы всего того, что не способно мыслить как компьютер. На это Ройс махнул рукой, посчитав полным бредом. Оно и было бредом, разве что девушка делала все сознательно, оставляя такой беспорядок.
От чая бы он не отказался. Нужно было взбодриться и все хорошенько обдумать. Раз уж на то пошло, нужно посмотреть за ней – слишком ценный сотрудник, чтобы подставлять свою шею. Которую он, к слову, потер, словно она и правда болела.
Пройдя на кухню, Хадсон указал пальцем за спину.
- И ты всегда живешь в этом беспорядке? Это же по моему…мерзко, – его передернуло от одной мысли, что и ему когда-то будет некогда убирать и он будет жить в подобие этой квартиры.
Хадсон сел за стол и стал наблюдать за её манипуляциями. Что удивительно, она умудрилась ничего не пролить, что несказанно радовало Хадсона.
- Я знаю что звучит не очень, но наверное мне придется убедить тебя позволить мне остаться, – он глянул на неё как можно печальнее – Мелвин ведь иначе голову оторвет, да и терять такого сотрудника – кощунство. Я лучше завтра отвезу на работу. А сейчас, как и следует инструкции – да-да. нам выдают ещё эту гребанную инструкцию – я должен пойти на диван в зал.
Он глянул на Шерон вновь, понимая что будет спать посреди горы мусора, оставленного и равномерно распределенного самой Шерон по всей поверхности пола. Представив себе это, он тут же недовольно поморщился.
- Кстати, я Хадсон. Хадсон Ройс – помощник Мелвина Грейджоя, – он попробовал сделать дружелюбную улыбку – все же тяжело ему давались разговоры с девушками, особенно подвыпившими – И мне нужен твой диван. И подушка.

 Отправлено: 07.03.12 22:20. Заголовок: все к зиме клонится...

все к зиме клонится.
холодеет. циклонится.
эти дни от которых бессоница
эти ночи, от которых на ногах пальцы начинают сжиматься.

и хочется обниматься.
будто ты плюшевый мишка

мне без

тебя

слишком.
мне без тебя

слишком.

Курт Воннегут писал о том, что мы внутри - мусор. Реальные мы такие, какими нас видят окружающие. Те, кто мы внутри, никого не интересуют до тех пор, пока это не доходит до внешних проявлений. Потому что внутри мы может обманывать себя сколько угодно, но окружающий мир видит нас какими мы перед ним предстаем, и вот это мы - настоящие. Как не прискорбно. Поэтому я например знаю, что я = я не верю в бога, люблю католические церкви, потому что это смешно, люблю в тайне все человечество и прочее, но никого это не интересует. Это все мои выдумки - меня видят скептиком и уж точно ярой мужененавистницей, вспоминая о слове «смех» раз в пятилетку - видимо, такая я и есть.
Всем нравится верить, что внутри они гораздо лучше, чем на самом деле про них думают люди. Да, всем нравится. Фишка в том, что мы внутри - это по большему счету просто оправдание для нас самих. Если мы внутри такие замечательные, что мешает быть нам такими же и для всего мира? Все эти защитные реакции и прочие колючки — бросьте, мы не ежи в конце концов. Внутри мы идеализируем себя, да и только. Внутри мы всегда те, кем хотели бы быть. Поэтому мысль о том что "ну это я просто для людей такой, на самом-то деле я хороший" — это только тормоз для саморазвития и самосовершенствования. Вот кому нужно это на самом деле? Кому нужно то что у нас внутри, если кроме нас никто об этом даже не догадывается?
Наверно, только из принципа я устраиваю дома этот бардак. Мне правда уютно в этом скопе бумаг на полу, в своих юбках и брюках, что ворохом обреченно висят на спинке стула, в перепутанных лекциях, и это вы еще не видели шкафа для нижнего белья. Просто мне правда нравится смотреть на свою хаотичность, потому что идеализированная чистота – это наигранность. Это роскошь для тех, кто живет, как, например моя мать и бабушка. Весь их порядок и расписание только для того, что бы в среду на ленче с друзьями не упасть в грязь лицом. Мне не перед кем падать, а даже если и упаду, на то я и есть я. На то мои ошибки и мои.
- Хорошо, - коротко ответила я, ставя на стол две большие кружки голубого цвета. От каемок шел полупрозрачный дым, растворяющийся всего в паре сантиметров от горячего чая и наполняя дом живым теплом. Не знаю, что удивило меня больше- его просьба или мой необдуманный ответ. Конечно, завтра с утра я не сяду к нему в машину, и вообще навряд ли встану на работу, отмалчиваясь ,мол «я себя плохо чувствую, погода, знаете ли». За горькими раздумьями я ставлю на стол вазочку с молочным шоколадом, и тарелку с наспех порезанными бутербродами. Я пропускаю мимо ушей его фразу, лишь вскользь улыбнувшись, услышав, наконец, его имя. Делаю вид, что мне не все равно, хоть с завтрашнего дня я и во веки веков я буду делать вид, что никогда не знала и никогда не узнаю этого мальца. – Мой дом не хоромы. Не дворец и мало похож на дом вообще, - начинаю я ни с чего, - я взрослая девочка и меня можно оставить без присмотра, - я на секунду замолкаю, - папочка. Я улыбаюсь, и обжигаюсь горячим чаем. Странность моя даже в том, что я люблю пить чай безумно горячим, так, что б обжигать язык и на утро не чувствовать вкуса вообще ничего. –Ешь, я пока приготовлю тебе постель. Если это конечно можно было назвать постелью.
Я ухожу в гостиную и в срочном порядке пытаюсь привести это нечто в божеский вид. Гости у меня – огромная редкость, собственно такая же, как и я в гостях, поэтому все представление о порядке я вспоминаю еще из детства. Когда здесь со мной жил отец, он не позволял наводить такой хаос, морщил лоб и хмурил брови. Я тогда жила в этой комнате, а он – в спальне. Я сгребаю в охапку кипу бумаг и спешу засунуть это все в шкаф, потому что, разобравшись в этом, я потратила бы как минимум месяца три. Я выдвигаю двуспальный диван темно-синего цвета, в котором была исполнена вся мебель в комнате, не смотря на светлые обои. Простынь, три подушки, теплое одеяло. Я не умела создавать уют, не мое это было дело. В шкафу на верхней полке лежали спортивные штаны и футболки моего отца. Хадсону они были большие в плечах, да и в росте, наверно, тоже, но это единственное что у меня было. Я кинула на постель серые спортивные штаны и белую футболку, даже отыскала где-то тапочки, поставив их рядом с кроватью. Незаметно, я вновь уловила свое головокружение, что водило меня из стороны в сторону. Комната пошатнулась и мои вертолеты прилетели ко мне второй волной. Оперевшись о косяк двери, я-таки вышла в длинный коридор.
- Я положила тебе вещи. Они, наверно, немного большие тебе, но чем богаты, тем и рады. Полотенце есть в ванной. И выключи свет за собой, как пойдешь спать, - на этот раз, я сама отметила свой заплетающийся язык. – Я в соседней комнате, если что вдруг понадобится. Стучи. Доброй ночи, Хадсон Ройс – помощник Мелвина Грейджоя. Я улыбнулась и пошатнувшись зашла в соседнюю комнату, закрыв за собой дверь. «Доброй ночи» вовсе не означает, что твой собеседник через пять минут сладко засопит носом, спрятавшись от всех ночных кошмаров под одеялом. «Доброй ночи» говорим мы, прекрасно зная, что, скорее всего, до самого утра ты будешь спать наяву — под тихий стук клавиш, под мерное жужжание системного блока, под тёплое дыхание ноутбука, слушая раскаты ночной грозы, битый час продолжая бессмысленное телефонное молчание, разливая по рюмкам остатки из второй бутылки и вспоминая, куда поставили третью, яростным шёпотом споря и взахлёб рассказывая о таких вещах, которые вообще-то в данный момент никому, кроме тебя, и не понятны, уютно устроившись с книгой в тёплом конусе света лампы, мерно шагая по улицам спящего города, позвякивая ложечкой в стакане где-то посреди душного и храпящего вагона, чуть жмурясь от света фар встречных машин, следя за меняющимися тенями на потолке, прислушиваясь к звукам снаружи, целуя кого-то, крича или наоборот, закусывая губу, чтобы не закричать потому что, пытаясь закончить к утру вот это и то иначе, время от времени поглядывая на часы ведь, помогая перебраться через забор уже которой подряд овечке, и только к утру ты можешь наконец задремать по-настоящему.
При наличии условного выбора и неналичии вынужденной массы людей вокруг я могу сказать, что ночью рядом с тобой остаются лишь те, кого ты хочешь видеть вполне себе добровольно. Любишь, доверяешь, или всё вместе. И именно поэтому ночью всё немножко по-другому. Тише, откровеннее, сильнее.
И на следующий день, пережив очередную ночь, мы уже немножко другие. Особенно те, кому удалось всё же спрятаться под одеяло и какое-то время побродить по вероятностям другого мира, что у нас обычно и называется сном. И поэтому, не зная, чем ты собираешься заниматься всё оставшееся до рассвета время, при расставании, пусть и оно будет условным, мы всё-таки говорим: «Доброй ночи».
Не спокойной. Именно доброй.
Я закрываю за собой дверь и оказываюсь в параллельной вселенной. Это комната гораздо светлее гостиной_некогда_моей. Это комната моего отца. Здесь большая кровать, письменный стол и весь пол завален фотографиями меня с отцом, отца с матерью, отца с бабушкой, отца_отца_отца. Со всеми и с кем-то в отдельности, или наедине с собой. Это мой личный Освенцим. Я снимаю с себя юбку, стягиваю блузку, и надеваю его поношенный серый свитер, больший мне размера на четыре, и щекочущий коленки, где он заканчивается. Я всхлипываю, уловив родной запах, и растворяясь в нем, словно сахар в неостывшем чае. Медленно спускаюсь на колени, бережно, одну за другой собирая фотографии в несколько стопок. Так я возводила свой собственный храм. Некоторые фотографии были совсем мокрыми, отчего их ровная бумага смялась в некоторых местах. Пора было ложиться спать. В пустой кровати, насквозь пропитанной папиным запахом. Интересно, мой диван тоже еще помнит мой запах?

 Отправлено: 08.03.12 20:49. Заголовок: Перед парнем появила..

Перед парнем появилась больше синяя кружка, одна из тех, у которых обычно отколоты края, иногда нет ручки и на них вечно полу стертая надпись, вроде «папа №1 во вселенной» или «работник месяца». Что-то такое было и на этих, но он все равно не мог разобрать стертых букв.
Чай был обжигающий. Не горячий, а именно огненно-обжигающий, словно кипяток. Или лава, которая достает до самого мозга и расплавляя его. Хадсону показалось, что в него заливают расплавленное железо, а из ушей валит пар. Он тут же перехватил кусочек шоколада из вазочки, наблюдая за девушкой, которая как-то находила в себе силы пить столь горячий чай, обжигая себе язык, небо и за одно вероятно мозг. Наверное поэтому её все считают какой-то странной, а причина в этом ожоге. Мозг в огне, безумие – оно все от чая.
Стараясь об этом не думать, Хадсон отодвинул кружку от себя, понимая что девушка не отказала ему в его просьбе. Для неё было вполне нормально, что незнакомый мужчина требует у неё постельное белье и объявляет, что будет спать у неё. Будь он на её месте – точно бы возмутился. Но Шерон была не такой. Она была рациональной. Для неё не было ничего нелогичного в том, что человеку нужно спать. А то, что он спит не у себя, а у тебя в доме – это дело десятое.
Хадс немного странно и отрешенно посмотрел на неё. Она и правда странновата и более чем половина вещей которые про неё говорят – правда. Вторую половину он проверять не хотел. Или не мог, как скажем тот факт, что на самом деле Шерон ещё невинна. Ну не будет же он спрашивать – а уж тем более проверять. От одной мысли об этом его передернуло – слишком уж хорошо он был воспитан.
Вскоре кружка Шерон опустела, и она поднялась из-за стола. Хадсон лишь успел утащить бутерброд, который сейчас с нескрываемым аппетитом уплетал за обе щеки. Девушка прошла в полупустую комнату, в которой был минимум мебели, и быстро разложила диван. На нем тут же оказалась какая-то футболка, штаны, а рядом мягкие домашние тапочки, которые были столь милы, что шли в разрез со всем убранством квартиры, от которого веяло аскетизмом.
Хадсон кивнул в благодарность и пошел в ванную, решив умыться перед сном. У него в голове были сотни вопросов. И главный из ни – зачем он это делает. Вот правда, зачем? Ведь он не должен сидеть у неё в квартире, оберегая её сон. Он не должен следить, как она дойдет завтра до лаборатории. Не должен следить, что она будет делать в таком нетрезвом состоянии. Но он просто хотел помочь. Благие намерения, а ими как известна выложена дорога в Ад.
Ройс вышел из ванны и быстро переоделся в вещи, которые выдала Шерон. Они были на несколько размеров больше его. Он тут же вспомнил ту забавную фразу парней из колледжа, которой он цеплял и девушек – «не хочешь утром походить в футболке на пару размеров больше?». И только сейчас он понял весь смысл и глубину этой фразы.
Тяжело вздохнув, парень укрылся одеялом по самый нос, глядя в потолок. Закон жизни – как бы тебе не хотелось спать, стоит лечь – и ты будешь несколько часов ерзать в постели, пытаясь найти нужное положение и глядя в потолок.
Вот так же и с Хадсоном – сон не шел. Его что-то терзало. Он не мог понять что до последнего момента. Всхлипы. Они доносились из комнаты, куда ушла Шерон. Она плачет?
Хадсон тут же переполошился, вскочив и запутавшись в одеяле. Упал, поднялся, выпутался и подбежал к её двери. Он робко постучался в неё и тут же распахнул, не дожидаясь ответа.
- Все в порядке?
Она сидела в старом шерстяном свитере и просто всхлипывала. Она сидела на коленях в старом вязаном свитере и плакала.
И ему не оставалось ничего как подойти и взять её за плечи.
- Все будет хорошо – я обещаю…

 Отправлено: 10.03.12 16:58. Заголовок: мой великий кардиоте..

мой великий кардиотерапевт,
тот, кто ставил мне этот софт,
научи меня быть сильнее, чем лара крофт,
недоступней, чем астронавт,
не сдыхать после каждого интервью,
прямо тут же, при входе в лифт,
не читать про себя весь этот чудовищный
воз неправд

цитата:

"3 апреля 1796 г. Моя единственная Жозефина - вдали от тебя весь мир кажется мне пустыней, в которой я один... Ты овладела больше, чем всей моей душой. Ты - единственный мой помысел; когда мне опостылевают докучные существа, называемые людьми, когда я готов проклясть жизнь, - тогда опускаю я руку на сердце: там покоится твое изображение; я смотрю на него, любовь для меня абсолютное счастье... Какими чарами сумела ты подчинить все мои способности и свести всю мою душевную жизнь к тебе одной? Жить для Жозефины! Вот история моей жизни... Умереть, не насладившись твоей любовью, - это адская мука, это верный образ полного уничтожения. Моя единственная подруга, избранная судьбою для совершения нам вместе тяжкого жизненного пути, - в тот день, когда твое сердце не будет больше мне принадлежать, - мир утратит для меня всю свою прелесть и соблазн….» «Мармироло, 17 июля 1796 г. С тех пор, как мы расстались, я все время печален. Мое счастье - быть возле тебя. Непрестанно думаю о твоих поцелуях, о твоих слезах, о твоей обворожительной ревнивости, и прелести несравненной Жозефины непрестанно воспламеняют мое все еще пылающее сердце и разум. Когда освобожусь я от всех тревог, всех дел, чтобы проводить с тобой все минуты моей жизни; когда моим единственным занятием будет любить тебя и думать о счастье, говорить тебе и доказывать это? Я пошлю тебе твою лошадь; все же надеюсь, - ты скоро сможешь ко мне приехать. Недавно еще я думал, что горячо люблю тебя, но с тех пор как увидел вновь, чувствую, что люблю тебя еще в тысячу раз больше. Чем больше я тебя узнаю, тем больше обожаю. Это доказывает ложность мнения Ла-Брюэра, что любовь возгорается внезапно. Все в природе имеет свое развитие и различные степени роста. Ах, молю тебя, открой мне какие-нибудь твои недостатки! Будь менее прекрасна, менее любезна, менее нежна, и прежде всего - менее добра! Никогда не ревнуй и не плачь; твои слезы лишают меня разума, жгут меня. Верь мне, что теперь у меня не может быть ни одной мысли, ни одного представления, которые не принадлежали бы тебе.»

Наполеон Бонапарт писал своей возлюбленной Жозефине.
Он посылал ей письма с каждой почтовой станции. «Предупреждаю, если ты будешь медлить, то найдешь меня больным». Он одержал шесть побед за пятнадцать дней, но все это время лихорадка мучила его, кашель истощал организм. «Ты приедешь, правда? Ты будешь здесь, около меня, в моих объятиях!» Но прелести походной жизни нисколько не прельщали Жозефину. Теперь благодаря этому замужеству она стала одной из цариц нового Парижа, участницей всех празднеств и приемов. Ее муж ждал, надеялся, неистовствовал. Его мучили ревность, беспокойство, страсть, он слал письмо за письмом, курьера за курьером. И, чтобы не утруждать себя выездом из Парижа, Жозефина выдумала несуществующую беременность.
«Я так виновен перед тобой, – писал он, – что не знаю, как искупить свою вину. Я обвинял тебя за то, что ты не уезжаешь из Парижа, а ты больна! Прости меня, мой добрый друг, любовь отняла у меня рассудок...» И в то же время он писал брату Жозефу: «Меня не покидают ужасные предчувствия... Ты же знаешь, что Жозефина – первая женщина, которую я обожаю. Ее болезнь приводит меня в отчаяние... Если она настолько здорова, что может перенести путешествие, то я страстно желаю, чтобы она приехала... Если она меня уже не любит, то мне нечего делать на земле».
Никакие отговорки больше не помогали, и Жозефина поехала к нему. Она ждала его в Милане, он примчался на два дня – два дня сердечных излияний, любви, страстных ласк. Потом они снова оказались в разлуке, его армия была на грани полного разгрома, а он, среди приказов, каждый день писал длинное любовное письмо. Чтобы побудить ее приехать хотя бы на одну ночь, на один час, он просил, умолял, приказывал. К ней, любовнице уже пожившей, светской и опытной, к ней летел призыв совсем молодого, двадцатишестилетнего мужчины, жившего до сих пор целомудренно, это – непрерывный стон желания. Но эта его вечная экзальтация тяготила и надоедала ей. Правда, у нее были теперь высокие доходы, она тратила деньги без счета. Однако, когда Бонапарт отправился в Париж, она не сопровождала его. Жозефина, чья красота уже несколько поблекла, вернулась к мужу только в конце декабря. Ей было около сорока, но для Бонапарта она никогда не состарилась. Она навсегда осталась обожаемой, единственной женщиной, имеющей власть над его чувствами и над его сердцем.
Не знаю, была ли когда-нибудь я Жозефиной для отца, но сейчас, я была самым настоящим Наполеоном, потому что вся земля, казалось, сконцентрировалась на одной потере. До сих пор мне удивительно, что миллиарды людей способны жить просто так. Не остановилась земля, не увеличилось число суток в году, и секунд в минутах, глаза людей не переросли на затылок, а ног по прежнему осталось две. И это было самое печальное. Мой крах, был только моим, и такая мировая трагедия коснулась только меня. А люди продолжали ходить на работу. Правильно говорят, что страшна смерть не себя, а своих близких.
Я прихожу в себя, только когда чувствую тяжелые руки на плечах. На секунду я замираю, боясь шевелится. Был Хадсон мировым сострадальцем или вторым пришествием сына Божьего – мне оставалось только узнать, но спичка моего доверия зажглась где-то внутри уже тогда.
- Сам-то в это веришь? Не ври мне, Ройс. Никогда. Я терпеть не могу ложь, тем более прямо в глаза. Я встаю с колен, выпрямив спину, и с уверенностью делаю вид, что ничего не произошло. –Иди спать, Хадсон. Это будет лучшим окончанием этого дерьмового дня. Я молча выхожу из комнаты и запираю за собой дверь в ванну. Мои слезливые каналы закупорило, и как бы я ни старалась – разрыдаться в новой истерике у меня не выходило. Это и огорчало. Папа говорил, что нужно плакать, когда хочется. Хочешь плакать в метро- плачь, а лифте – пожалуйста. Делай это, если хочешь. Потому что слезы для души, то же, что и молоко для желудка – все очищают. Я улыбнулась проскочившей злости на Ройса, ведь в такой день и при таком желании, я могла бы, обливаться слезами целую ночь. А тут нет. Живи, говорит.
Умывшись, я выхожу из ванны в серых шортах и большой белой футболке. В папиной большой футболке, идентичной той, в которой уже наверно спал Хадсон, не считая, конечно того, что я в ней утопала. Не знаю, человеческая дурость или мое собачье доверие вело меня, но завернула я совсем не в свою комнату.
-Хадсон, - еле слышно прошептала я в ночной тишине, сравнимой разве что, наверно, с гробовой, - Хадсон, ты спишь? Со стороны мужчины послышалось бурчание, которое, как бы ни хотелось, я не могла разобрать. Недолго размышляя, я подошла к кровати и быстро залезла к нему под одеяло. Я не намеревалась с ним спать, просто сегодня, для того, что бы уснуть, мне хотелось быть не одной. – Я лягу с тобой? Он мог собраться и уехать, а мог выгнать меня из комнаты, мог отвернуться. Хадсон Ройс – мужчина способный на все, когда я совершаю глупости.
А все от того, что в эту ночь хотелось не быть отчаявшейся. Хотелось спать, впервые за месяц, нормально. Не чувствую себя рухнувшей с крыши статуэткой.

 Отправлено: 14.03.12 15:26. Заголовок: Слова девушки для не..

Слова девушки для него были как ножом по сердцу. Он конечно знал, что такое отчаяние, знал, что такое быть угнетенным, но не смотря ни на что он всегда улыбался, как бы не били по лицу, желая выбить последние зубы в его улыбке. Он просто не верил, что жизнь не может наладиться, не верил – и все тут. Для него это было дико и невозможно, когда девушка плачет, когда её глаза начинают и правда напоминать океаны, полные соленых слез, которые блестят в глазах, как кусочки стекла, которые разрывают их в кровь, не давая смотреть на мир и то, как много прекрасного в нем осталось. По крайней мере он надеялся, что это прекрасное осталось…
- Я – верю! И именно это не дает мне распрощаться с рассудком, остаться человеком! – он с грустью и некоторым сожалением посмотрел на девушку, на то, как она требует не обнадеживать её. В этот момент стало как-то совсем горько, что даже она не верит во все светлое и хорошее, что существует в мире. Он не мог этого вынести, ему даже стало стыдно, что именно в этот момент его губы чуть затряслись, а глаз чуть защипало от накатившей слезы. Он ведь мужчина, ему не подобает плакать! Хотя нет, это все чертова физиология, опять природа берет свое, весело потирая ручки. Хадсон тут же подскочил, на ходу утирая глаз и поспешил в зал.
Ну и ладно, вот и пусть гробит свою жизнь! Он познакомился с ней поближе всего полтора часа назад, а уже хочет забыть весь этот вечер как сон. Забыть эту девушку, которая плачет, но все равно требует, чтобы её не утешали – уже якобы поздно. Это было против правил! Он должен был обнять её за плечи, укрыв от всего мира спиной и не давая ветрам сомнений ворваться в её душу и задуть огонек на свече надежды и веры в человечество.
А вместо этого он как собачка бежит, поджав хвост. Что-то бурча под нос, и утирая горькую слезу, которая предательски накатила на него, не давая дышать, от появившегося в горле комка, он уткнулся лицом в подушку. От неё чем-то неуловимо пахло, вроде миндаля – как и её духи. А может это и синильная кислота, с которой она работала в лаборатории. В любом случае этот запах был её, легкий и неуловимый, дарящий странное ощущение.
Хадсон тяжело вдохнул его, даже не зная чему он так улыбнулся. Вообще эта ситуация была очень странной. Он едва не сбил её, потом затащил в машину, утверждая что собирается проследить за тем, чтобы она не натворила глупостей, а она отправляет незнакомого парня спать в свою кровать. Она и правда была странной. Странной и…чудесной?
В ней и правда что-то было, но что – он понять не мог. В любом случае даже и думать он не мог. Ну сами подумайте, где этот небритый яппи и девушки, вроде Шерон? Или любой другой. Вообще ему в этом плане не везло и он просто оставил все на самотек. Наверное – это было лишь его предположение – ему нравилась её сила. Нравилось, что она управляет ситуацией, даже если штурвал потерян. Ему всегда казалось, что именно такой человек и станет для него самым любимым – тот, кто сможет подтолкнуть его в правильном направлении…
Что за глупости?! Они знакомы от силы два часа, не более, а он уже тешит себя такими мыслями. Мысли в его голове устроили нехилую мировую войну, раздирая полушария-континенты на части, в надежде отвоевать хоть кусочек пространства. Здравый смысл схлестнулся с либидо. А сам Хадсон был лишь невольным немым наблюдателем со стороны.
Он не мог уснуть – все никак не спалось, ибо мысли прожигали его разум как каленное железо. Ройс перевернулся на спину, глядя в потолок и рассматривая тень, которую оставлял уличный фонарь, свет которого попадал в окно. В этот момент в комнате раздался женский голос.
- Угу, – пробурчал он, даже не в даваясь в смысл её слов. Неожиданно она залезла под одеяло, что заставило разум парня вспыхнуть, словно списка, в яростных попытках понять, что же происходит. Но тут же он почувствовал, что ей так же одиноко, как и ему и что она оставила его, чтобы не гибнуть в агонии одиночества…
Хадсон повернулся к ней и прижался, уткнувшись в плечо.
- Ты теплая… – только и прошептал он в темноте.