Отправлено: 20.01.14 10:46. Заголовок: вот теперь я с тобой; 01.02.2014

и я вижу как слепой за собой слепого ведет, как горят эти ночи, как горят эти строчки, как пьяница в поле лежит и поёт, поёт про любовь, про вино, дни и ночи, и не знает конца, поет. всё идет как идет, ты услышь меня, милая, нас с тобой венчает вечный времени ход. всё остановится и нас подождёт;

Rosenberg twins; квартира розенбергов, вашингтон, сша;
от кошмаров пора избавляться.

 Отправлено: 21.01.14 10:41. Заголовок: лучше руку – в камин..

лучше руку – в камин
чем заплакать уткнувшись в колени.

Всё наладилось... должно было.
В руках губка с пенкой, которая с силой давит на белоснежную чашку, которая не выдерживает такого давления и разбивается надвое, - один острый осколок впивается под кожу, оставляя за собой тонкий след крови, которая стекает по ладони на белую поверхность когда-то целой чашки, как вишня которая так не вовремя упала на снег. Айрит ещё пару секунд не может отвести взгляд от следа на своей руке, после чего выкидывает разбитые осколки в урну и пытается смыть кровь холодной водой, - боли она практически не чувствует, лишь неприятную тягу ко сну. Последние несколько дней Розенберг практически не спала, так как то и дело видела странные, порой даже страшные сны. Иногда ей снилась мама, которая ничего ей не говорила, даже не смотрела на неё, но выглядела очень грустной. Бывало, что ей снова снилась та злосчастная дыра – квартира, как она её называла, и то, как она просыпалась в луже собственной крови. Удивительно то, что ни в одном сне она не видела Айзека, который всегда лежал с ней рядом в кровати, держа её руку в своей, словно боялся, что она снова сбежит. Они уже не блокировали друг от друга свои мысли, точнее Айрит не скрывала их, но всё равно редко слышали друг-друга, так как мыслей у девушки совсем не было.
Розенберг взяла салфетку и прижала к ладони, которая моментально начала покрываться красными пятнами, но девушка не обратила на это внимание. Поставив на стол две чашки кофе и опустившись на стул, Айрит закурила, - густой дым начал подниматься к потолку, а потом и вовсе рассеялся. Айзек кажется ещё принимал душ, а сама девушка очень сильно хотела спать и к сожалению, никакая работа не спасала от кошмаров, что посещали её ночами. Брат предлагал «взять отпуск» и желательно надолго, но Розенберг отказалась, так как предпочитала не думать о том, что было «до». Но постепенно надежда на то, что работа всецело захватит её мысли и ей не придется больше вспоминать тот ужас, начала исчезать и Айрит поняла, что уже не может справляться со своими кошмарами одна. Несмотря на всю сложность ситуации, ей не хотелось вмешивать во всё это Айзека, которому и так неплохо досталось за то время, что они провели врозь. Только вот тот факт, что они с братом всё меньше говорили, меньше смеялись и радовались жизни – что раньше было нормальным, не могло не волновать девушку, которая чувствовала невыносимую усталость, только не решалась признаваться в этом Айзеку. Она не хотела начинать этот разговор по одной простой причине – боялась, что всё опять пойдет наперекосяк, но чего не понимала Розенберг, так то, что рано или поздно они сами подойдут к тупику и придется встретиться со всеми проблемами лицом к лицу.
Девушка сделала небольшой глоток – черный кофе без сахара и молока, обжигал кончик языка и оставлял горький привкус во рту. В комнате уже послышались шаги Айзека, который вышел из душа и выключил душ. На сегодня никаких планов у близнецов не было, но интуиция Айрит твердила ей о том, что они только что встали перед тупиком и разговора не избежать. Насколько ей не хотелось обсуждать всё то, что случилось за последний месяц, настолько она понимала, что иного выхода нет, если уж они хотят пережить всё это. Главной задачей было оставаться спокойной и говорить, как нормальные люди.
Нормальные...
В их случае это уже наводит на истерику.

 Отправлено: 25.01.14 00:59. Заголовок: appearance; думаешь..

appearance;

думаешь, что работа тебя спасёт,
думаешь, что ты выдержишь это всё - прошлое, что не хочет лежат в земле;

Он ведь предлагал ей уехать.
Это было логично, - перестать, наконец, вести разговоры о том, чтобы взять отпуск или и вовсе с концами свалить из надоевшего Вашингтона, - надоевшей Америки; перестать говорить, просто взять и сделать, оставляя на старом месте все то дурное, что успело случиться за последнее время, - переехать туда, где никто не знает, что общая фамилия - не последствия женитьбы, а признак близкого родства, - оказаться где-то далеко, да пусть бы и на время, как в их последний день рождения в Италии. Однако, Айрит не захотела, - все ее слова выглядели отговорками, но Айзек смолчал тогда, молчит и до сих пор.
Айзек Розенберг вообще стал гораздо более осмотрительным в своих словах, которые раньше никогда не подбирал в разговорах с сестрой, - просто не было нужды, - теперь же он опасается того, что конец декабря повторится; он не может не думать о том, что каждый их разговор может привести к ссоре, а каждая ссора - к скандалу вроде того, что разделил их на две бесконечные недели. Но, на удивление, с тех пор, как они вновь стали слышать друг друга, дни были почти идиллическими, - если не считать того, что на самом деле у Розенбергов все было более, чем не в порядке.
Они так и не поговорили толком тогда, занятые больше радостью от того, что их разумы снова открыты друг другу, чем необходимостью проговорить все возникшие проблемы; они не затрагивали опасные темы все это время, каждый по своим причинам, - но Айзек понимал, что долго так продолжаться не может. Раньше он бы уже надавил, - заставил бы Айрит честно сказать, почему она стала так плохо спать, - он же знает, он видит, он, в конце-то концов, спит с ней в одной постели, - раньше Айзек знал все о ее мыслях и страхах, не боясь вытаскивать их на поверхность.
Раньше негативные мысли Айрит не были связаны с ним самим.
Этим утром в воздухе словно висит напряжение, и, выходя в старой домашней одежде из душа, Розенберг как-то очень отчетливо понимает, что именно сегодня наступила та самая точка, после которой им не отвертеться от нормального разговора. На кухне курит Айрит, запах кофе, как всегда, заполняет помещение, но взгляд Айзека сразу цепляется за салфетку, что сестра сжимает, - что с рукой? - он подходит и, взяв руку Айрит в свою, осторожно убирает запятнанную салфетку, рассматривая неглубокий порез, из тех, что затягиваются за день-два, - что-то разбилось?
Поцеловав тыльную сторону ладони Айрит, Айзек садится напротив, вытягивая сигарету из пачки "Мальборо"; закурив, он пробует кофе и благодарно кивает, - они знают вкусы друг друга всю жизнь, но после недавно пережитых потрясений начинаешь ценить мелкие радости вроде хорошего кофе по утрам; это утро было бы прекрасным началом прекрасного дня, который Розенберги могут провести наедине друг с другом, если бы.
Если бы не.
- Начинай, - негромко говорит Айзек, стряхивая пепел в привезенную из Рима пепельницу, и поясняет, - если мы не поговорим, кто-то из нас точно сойдет с ума от напряжения. Я бы с радостью сказал, что у нас все хорошо, но, - он вздыхает, - Ай, я же вижу твое лицо.

 Отправлено: 30.01.14 16:07. Заголовок: и можно захлёбыватьс..

и можно захлёбываться в своей глотке
своим же горлом.

-Чашка, - пожимает плечами Айрит и пытается улыбнуться, - я становлюсь очень неуклюжей, - она пытается не заострять на это внимание и отводит глаза в сторону, - ничего страшного, я просто ужасно сплю последнее время, мне нужно выспаться. Просто выспаться. – Розенберг скорее старается убедить себя в этом, нежели брата, но в глубине души она чувствует, что они оба находятся на грани, а танцевать на лезвии ножа – не всегда самая удачная идея, особенно если учесть, что твоя психика более, чем пошатнулась. Она бы хотела всё забыть, искренне хотела бы, - забыть весь тот ужас и страх, который им пришлось увидеть; забыть о той крови, которая была её собственной, и не только; забыть о том, что возможно они прокляты с рождения, а значит некоторые вещи надо просто принимать, но Айрит не могла этого сделать, и слова Айзека вовсе не помогали ей сейчас, - она прекрасно понимала, что не только она страдает, что Исса тоже не слеп и глух, чтоб не видеть и не слышать её внутренней истерики, которую она так отчаянно старалась спрятать; впрочем, ясно было ещё и то, что Айзек сам боролся со своими внутренними демонами и Айрит даже знала, что послужило причиной для этого – он до сих пор не простил её; до сих пор не простил себя; до сих пор не простил их, - уж в этом они были похожи, как никогда сейчас.
-Я не хочу ничего начинать, - темные пряди волос падают ей на лицо, меж пальцами догорает сигарета, - я не знаю с чего начинать, мне нечего сказать, - это было не совсем правдой, но Айрит и правда не хотела затрагивать всю эту тему и в отличии от брата, старалась игнорировать её изо всех сил, когда Айзек успел понять одно – можно делать вид, что отношения наладились, но слышать мысли друг-друга совершенно не значит, что вы простили; вполне вероятно, что это просто затишье перед бурей и когда-нибудь вы сможете произнести вслух всё то, что успело накопиться, а именно – «как ты мог меня бросить?» или «как ты могла взять и сбежать?».
-Ладно, твоя взяла, - Розенберг бросает окурок в пепельницу, - я не могу спокойно спать, Исса. У меня всё время раскалывается голова. Я всё время усталая и нервная, вымотанная, выжатая как лимон. Я не знаю, что со мной происходит, но я устала... я правда устала и совершенно не знаю, что мне поможет. Я не знаю, что происходит. Что это такое между нами... да, мы снова слышим мысли друг-друга, но надолго-ли? Может это временное, может эта блокировка снова включиться? Я так устала бояться... ты не поверишь, но я боюсь каждую минуту. Боюсь себя, своих действий! Боюсь, что ты возненавидишь меня! Я даже боюсь, что сойду с ума и даже не пойму этого! Может я уже сошла с ума! Я просто... я не могу вернуться в это проклятое «до», понимаешь? – Айрит и правда выглядела очень вымотанной. Ей не хотелось причинять брату боль, но она понимала, что в данном случае лишь честность сможет спасти их.

 Отправлено: 04.02.14 09:56. Заголовок: жизнь не кончается, ..

жизнь не кончается, сколько ни умоляй.
сбился со счёта - так начинай с нуля;

Чашка ли?
Что-то в этом доме точно разбилось, но не сегодня утром, раньше; сколько бы Айзек ни ненавидел дешевые банальные метафоры, ничего лучшего подобрать к ситуации он не может, - квартира медленно пропитывается истерикой, что растет не только в Айрит, - в них обоих, - в квартире, куда раньше хотелось возвращаться постоянно, стало неуютно, и это не то, что пройдет просто со временем, - время лечит не всегда; что-то разбилось, и чашка лишь становится олицетворением скопившегося напряжения, - Розенберги, вернув телесную близость, подумали было, что и душевное равновесие вернется следом, однако же - ничего подобного.
Поэтому Айзек только кивает, когда сестра признает, что плохо спит в последнее время.
Он знает.
Разумеется, он знает.
И остается нетипично спокоен, механически продолжая курить; не то чтобы это было заметно, но Розенберг делает над собой усилие, - ему очень хочется встряхнуть Айрит, схватить в охапку и потрясти, чтобы из нее выплеснулись и неуверенность, и ночные кошмары, и лишние мысли, и все, что с недавних пор стало им обоим чертовски мешать; однако, - Айзек молчит и ждет, пока все это, наконец, будет озвучено, потому что теперь нельзя торопиться, - теперь любое резкое движение может привести к повторению пройденного, и Айрит сбежит, и что, - ну вот что, - Айзек тогда будет делать, он не имеет понятия.
Он и без того месяц назад чуть не умер.
Метафорически, конечно.
Но.
Айзек молчит долго; ему бы сюда какого-нибудь сказочного доброго доктора, способного выписать брату и сестре чертов рецепт, - что-то подсказывает Розенбергу, что доктор этот окажется не меньше, чем психотерапевтом, это не прибавляет оптимизма; Айзек действительно пытается четко и выверенно подобрать слова, но у него просто не хватает на это ресурсов, - не хватает знаний, - он, в самом деле, понятия не имеет, что тут может помочь.
Антидепрессанты?
- Давай договоримся, - медленно произносит он наконец, отпивая из чашки; с чего-то надо начинать, - просто примем, как факт. Как аксиому, как - что угодно. Я не могу возненавидеть тебя, не могу и не смогу, - чистая правда, - в те две недели порознь, даже когда Розенберг был уверен, что ему больше всего на свете хочется выместить на Айрит всю свою злость, на самом деле он ненавидел разве что себя самого, - и ты не сошла с ума. Слишком много... эмоций? Слишком много всего произошло, с тобой, со мной, слишком много потраченных нервов, но с мозгами все в полном порядке, - Айзек бросает на сестру внимательный взгляд и позволяет себе улыбнуться, - поверь мне.
Чертовы разговоры.
- Вот черт, - Розенберг опирается локтями о стол, зарывается пальцами в не успевшие высохнуть волосы, - как же... Айрит, я знаю, что мы справимся, но я не знаю, как, и не уверен, что разговоры этому помогут, или что "время лечит", ну, знаешь, как говорят, - смешок, - правда. Я могу только предполагать, что все придет в норму, когда мы научимся, - когда мы заново научимся, - поправляется Айзек, пожимая плечами, - доверять друг другу? Полностью, целиком, понимаешь? Потому что сейчас я боюсь, что не уверен в тебе. Точнее, нет, черт возьми, - снова чертыхается Айзек Розенберг, в обыденной жизни - мастер подбирать нужные слова; прикурив еще одну сигарету, он вдавливает первый окурок в пепельницу, - понимаешь, меня пугает, что может произойти что-нибудь еще, и ты снова решишь, что сама во всем разберешься, снова уйдешь, а потом - а потом с тобой что-нибудь случится, - кофе остывает до нужной температуры, но именно теперь Айзек, всматриваясь в лицо Айрит, забывает о нем; он вздыхает, - и я даже думать об этом не могу.

 Отправлено: 02.03.14 20:48. Заголовок: Иллюзий замок рухнул..

Иллюзий замок рухнул перед нами,
Обломки не собрать – раскрыт обман.

Айрит механически прокручивает в голове всё то, что успело произойти за последнее время, - две маленькие красные линии, которые подобно лезвию проходят меж лопаток; слова «нет» и»навсегда», которые крутятся и крутятся в голове; за ними следует побег и чувство собственного ничтожества, словно ты вообще не способен функционировать вдали «от»; чистые стены собственного дома заменяются грызным окном в непонятной части Вашингтона, - оно смотрит совсем не на деревья или же парк, а прямо в кирпичную стену перед собой; что-то тёплое и липкое течет меж ног, что заставляет проснуться и закричать, только, увы, «внутрь», а не наоборот; белые стены больницы слишком невинны, даже если держат в себе крики тысячи женщин «до», которые оставили здесь свои мечты и надежды, - свою попытку стать тем, кто дарит жизнь, а не отбирает; ты стараешься не думать о том, что ты не тот человек, кто с силой вонзает стрелу, даже если чисто псионическую, в грудь какому-то незнакомцу; потом приходит «он» и говорит «люблю»; весь мир рушится, вновь; ты не можешь жить «без» но и не можешь забыть, поэтому видишь сны, сны, которые не прекращаются, где ты падаешь, падаешь вниз, головой утопаешь в толпе младенцев, которые орут во всё горло и зовут маму, которой тебе никогда не стать.
Розенберг прикрывает глаза ладонью, - слишком невыносимо прокручивать всё это в голове. Сигарета догорает и жжет палец, и лишь тогда Айрит приходит в себя и бросает окурок в пепельницу, после чего моментально зажигает новую и делает затяжку, - они никогда не научатся разговаривать без сигарет, трахаться – сколько угодно, но говорить – уже никогда. Откуда в неё эта агрессия? Непонятное чувство, которое заставит произносить «трахаться» вместо «заниматься любовью»? Они никогда не трахались, даже будучи пьяными до смерти, - всегда занимались любовь, но только не сейчас. Словно сейчас ничего не осталось от той любви, что было раньше, что питало изнутри, - как же это пугает её.
-С нашими мозгами никогда ничего не было в порядке, - выпуская кольцо из дыма, слегка насмешливо произносит Розенберг и старается скрыть дрожь в пальцах, - в нашем случае сама фраза «всё в порядке» слишком неуместна, Исса, мы – один человек, которого разрезали пополам, мы... – Айрит отводит взгляд в сторону, так как не знает как описать своё чувство, - раньше их связь, эта «любовь» никогда не казалась ей чем-то ненормальным, даже если ни в какие рамки не лезло. Розенберг понимала, что многие не смогли бы понять их и обозвали бы «уродами», но ей было плевать, но вот сейчас ей всё чаще казалось, эта мысль всё чаще крутила в голове – мы пошли против природы, мы и есть уроды.
Айрит долго смотрит на брата и ничего не говорит, - он совершенно прав, нечего и добавлять. Они оба не доверяют друг-другу. Она не доверяет ему, как и он не доверят ей, - только степень недоверия разное, а так всё одинаково. Айрит боится, что наступит ещё один подобный момент, когда она не сможет вынести его «нет», а он боится, что она снова будет стоять на своём «да».
-Ты думаешь, мы сможем простить друг-друга? – тихо спрашивает Розенберг. – Сможем простить то, что случилось и к чему это нас привело? – откидываясь на спинку стула, Айрит выдыхает дым, - Я боюсь, что я никогда не смогу простить тебя, как и ты, впрочем, не сможешь простить меня. Я знаю, что мы не сможем возненавидеть друг-друга, слишком сильно срослись. Я лишь боюсь, что и любить мы не сможем. – Слишком жестоко, слишком больно, но слишком уж правдиво. Они снова начали ковыряться ножиком друг у друга в сердце, - когда же этому придет конец?

 Отправлено: 25.03.14 20:20. Заголовок: как все это носить? ..

как все это носить? сгибаешься пополам;

Когда-то все было иначе, и воспоминания о прошедших днях словно скрыты прозрачной, но прочной стеной, - ее не разбить; когда-то в их квартире не пахло сигаретами, - когда-то они держали друг друга за руки, и этого было достаточно, - когда-то они много смеялись, и улыбку на лице Айрит мог вызвать один лишь Айзек, - когда-то не было опасной работы, не было Джастиса, и была настоящая семья, была таковой даже без родителей; теперь же они - лишь то жалкое подобие самих себя прежних, которым никогда не хотели бы стать, - они оба, - теперь они не знают, что с этим делать, и чертова телепатия, из-за которой в них эта вечная потребность не прекращать думать, - не переставать мыслить, - не давать себе лишний раз расслабиться; а стоило бы. И они пытались, - действительно пытались последние пару недель, говоря друг другу о любви, не вылезая из постели лишний раз, обращаясь друг с другом как с чем-то ценным и хрупким, хотя, - такая тут только Айрит; Айзек не испытывает нужду быть слабым.
Он может и хочет быть сильным для сестры; он просто, - впервые за много лет, - не знает, как.
Как?
- Неправда, - переводить все в шутку - не лучшая идея сейчас, но выходит автоматически, - вот если бы мы были сиамскими близнецами, тогда все было бы не в порядке, а так... - оборвав себя на полуслове, Розенберг качает головой в молчаливом жесте, - прости, я знаю, это не смешно, - и проводит рукой по лицу сверху вних, словно снимая пелену, - какое-то наваждение.
А Айрит молчит, и это молчание - как раз то, что нужно; обычно, стоило им перестать говорить, близнецы начинали обмениваться мыслями, но, - не сейчас, - этого просто не происходит, и не потому, что они не могут, - могут, проверяли; возможно, все дело в том пресловутом недоверии, хотя Айзеку и кажется, что это слово они с сестрой в кои-то веки понимают по-разному. Айрит боится, что однажды разногласия между ними приведут к трагедии; Айзек боится, что однажды Айрит снова захочет решать сама за себя.
Трагедия - как итог.
В любом случае.
Это западня, - или тупик, - как ни назови, Розенберг просто не знает, как люди выходят из подобных ситуаций; он умеет помогать в этом другим, - достаточно с толком покопаться у них в мозгах, и вот уже жизнь кажется даже лучше, чем есть; однако, между ними такие фокусы не пройдут, все, что они могут, - пытаться говорить, пытаться хотя бы сформулировать то, что беспокоит настолько сильно; а еще они могут молчать, - вот как сейчас, - и знать, что все это одинаково бесполезно и бессмысленно. После того, что Розенберги сделали сами с собой, - только они и никто другой, - после того, как они прокрутили себя через мясорубку, разорвали на кусочки, а потом - слепили, криво и косо, так малые дети возятся с пластилином, не заботясь о красоте формы; после того, что они наворотили внутри себя, слишком сложно вернуться к тому, что было раньше.
Да, вот в эти слова они вкладывают одинаковый смысл.
То, что было раньше; то, чего уже, кажется, не будет.
- Да, сможем, - уверенно говорит Айзек, потирая щеку, - мы сможем и я знаю это. И я хочу, чтобы ты тоже это знала, - он отпивает кофе из своей чашки и прикрывает глаза, - потому что если в этом буду уверен один только я, ничего не выйдет. Но мы справимся, Ай, - настойчиво повторяет Розенберг, поймав взгляд сестры, - мы справимся, как всегда справлялись, пусть сейчас все иначе. Нужно время - и ничего кроме, - он замолкает, - будто ставит на паузу давно выученный наизусть текст, - а слова Айрит бьют по голове, - или по груди, слева, - не хуже ножа; она говорит - "не сможем", - и Айзека это злит, потому что лично он - может.
Только это ничего не меняет.
- Я не знаю, сможешь ли ты простить меня, честно - не знаю, потому что, - Розенберг неопределенно взмахивает рукой, - потому что ты пережила весь этот ужас, - ...не знаю. Но я простил тебя. Я давно простил тебя, еще до того, как успел найти, просто - понимаешь - я теперь ни в чем не уверен. Я уже сказал это и не хочу повторять, так что пойми, я просто все еще не могу свыкнуться с тем, что с нами... с тем, что с тобой произошло все это. И это не меняет одного, - Айзек улыбается одними губами, глядя меж тем серьезно, - я люблю тебя.
Я люблю тебя.

 Отправлено: 04.04.14 13:06. Заголовок: это когда тепло не п..

это когда тепло не приходит, планета летит с орбиты,
это когда где-то взрывы-пожары-раненые-убитые,
это как кости ломать, как разбиваться, падая с лестниц
это беспомощность беспомощность бесполезность

Тонкие губы растягиваются в полуулыбке, - механически, просто так, но им обоим не смешно, - а ведь хотелось бы рассмеяться, махнуть на всё рукой, забыть и забыться, простить или проститься, хотелось бы сделать хоть что-нибудь, только не так, не таким образом, ведь каждый день кажется, что они сдирают кожу именно тогда, когда рана вот-вот затянулась. Сейчас ей кажется, что эта рана никогда не затянется, даже если самой взять иголку и зашить её толстой ниткой, вопреки крови и боли, зашить и успокоиться, - можно ли успокоиться, когда сердце рвется на куски и сейчас уже кажется, что не осталось, совсем ничего не осталось. Не осталось его. Не осталось её. Ничего не осталось и это «ничего» пугает, причиняет боль, терзает, режет пополам, - пусть и всегда казалось, что дальше некуда, - не хочется умирать, вопреки всему хочется жить, даже если жизнь у них будет совсем ненормальной и мечты, которые совсем недавно появились у одного из них, увы, но никогда не сбудутся. Айрит чувствует себя виноватой за это желание, за эту крохотную мечту, - назовите хоть надеждой, которая греется под сердцем и ей хочется, вот так просто, даже если слишком глупо, но черт возьми, как же хочется.
Она смотрит на его пальцы, - такие родные, всегда казалось, что они могут быть нежными лишь тогда, когда прикасаются к ней, - Айрит смотри на его руку и молчит, слышит его слова, но ничего не может сказать. Она наблюдает за движением его руки и хочет верить, правда хочет, но не может, - с этим чувством девушка ничего не может поделать, - не высказать, не объяснить, не забыть. Словно это какое-то клеймо, которое нанесли на кожу и не удастся даже содрать её, - впервые она чувствует себя настолько беспомощной и слабой, - в последнее время это «впервые» стало повторяться, но с той самой поры, как они впервые поссорились это «впервые» и не прерывалось, - до сих пор не прервется.
Айрит почему-то опускает лицо и прижимается к руке Айзека щекой, - прозрачная слеза падает на его кожу, но Розенберг не поднимает взгляда, лишь касается его кожи бледными губами, - чувствовать его кожу, знать, что он рядом, что не ненавидит, что любит, - чего же она ещё хочет? Почему Айрит не может взять и забыть всё, что такого случилось тогда? Неужели третий человек, который имел с ними настолько много общего стал причиной их распада, - может именно поэтому всё это и случилось? А ведь они, - наивные, - были уверены в том, что ни один из живых и мертвых не сможет встать между ними, но оказались такими глупыми, - встала одна единственная жизнь, которую сложно назвать жизнью, но своё дело она сделала – разрезала их пополам, и что бы не говорит Айзек, в каком-то смысле они всегда были сиамскими близнецами. Были, но уже не будут.
-Я так сильно люблю тебя, - тихо шепчет она и не понимает, почему, почему она всё ещё не может разлюбить его? Почему это чувство настолько велико и всего поглощающее, что она не может отдернуть себя от его руки, вскочить на ноги, оттолкнуть, что-то разбить и сказать, что не может простить его, что не хочет прощать его, - может если всё это сказать, то полегчает? Но нет, Айрит не может заставить себя не любить его. Хочет, правда хочет и брат может возненавидеть её даже за такие мысли, но она не дает им волю, и поэтому они сгорают в грудной клетке.
-Иногда мне кажется, что ничего во мне и не осталось, Исса, - она всё ещё прижимается щекой к его руке, - не осталось, кроме этой любви к тебе. Она и заставляет меня просыпаться каждое утро. Именно из-за неё мне всё равно хочется жить. Вот так – эгоистично, безответственно и может очень глупо. Но мне хочется. Жить. Ради этой любви.
Но и умереть ради неё же.