Отправлено: 23.05.14 17:22. Заголовок: and you bring me to my knees; 13.03.2014

Guy Burnham, Gerda Njordal  
 Лондон, Англия. 

нет, не стоит. излишняя откровенность
новый повод - избить меня до крови.

 Отправлено: 25.06.14 10:15. Заголовок: Кап, кап, кап… Где-т..

Кап, кап, кап… Где-то в дальнем углу помещения крупные капли воды падают на бетонный пол, разбиваясь на множество брызг, одна за другой медленно проникая в сознание. Этот звук постепенно выводит Герду из состояния оцепенения. Эхо разносится по просторной бетонной коробке, натыкаясь на острые грани столбов-подпорок, и, не находя выхода, тщетно бьётся о металлическую дверь. Раз за разом, снова и снова с упорством и постоянством, которым можно было бы только позавидовать.
«Пить», — проносится в голове Герды Ньордаль ещё до того, как её глаза цвета северного моря вновь проявляют хоть какие-то признаки жизни. Она уже потеряла счёт времени, не помнит и того, сколько раз приходила в себя с того самого момента, как в машине ей вкололи какое-то вещество.

* * *

— Машина подъедет к половине шестого утра, миссис Ньордаль. Регистрация на рейс DY 2470, Лондон (Гатвик) — Тромсё начнётся в восемь…
Учтивый женский голос на том конце телефонной трубки вежливо выдержит паузу, дожидаясь подтверждения того, что его услышали. Но Герде понадобится ещё несколько секунд, чтобы осознать, что от неё чего-то ждут.
— Да… — отстранённо и бесцветно ответит она ещё до того, как вникнет в суть сказанного. Нахмурится, прикусит губу и в проявлении недовольства собственной заторможенностью с досадой покачает головой. — Ам… простите, не могли бы вы повторить ещё раз?
Девушка терпеливо и без тени раздражения повторит сказанное. Герда зачем-то кивнёт, сделает пометки в лежащем на тумбочке ежедневнике и поторопится произнести едва слышное «хорошо, спасибо» прежде, чем учтивый голос на том конце трубки поинтересуется о том, что ещё он может для неё сделать.
В её собственном голосе совсем нет силы, впрочем, бессилие её сквозит и в интонации. За эти два дня Герда Ньордаль, почти не выходит из номера.
Джонас позвонит через день после их разрыва с Гаем. Он сдержанно скажет, что с мистером Бёрнемом всё в порядке, тяжело выдохнет и спросит у Герды, всё ли в порядке у неё. И, право же, она даже не задумается о том, что этот вопрос мог интересовать не только этого добродушного парня с вечной улыбкой на губах.
Теперь останется только звонок от Мэйтленда, звонок, к которому она никогда не будет готова. Она будет ждать его в тишине полупустой комнаты, как приговорённый ожидает казни через повешение. Но Мэйтленд так и не позвонит. А она так и не найдёт в себе сил подняться с постели и в этот же вечер заказать билет на ближайший рейс. Хотя бы один день тишины, — она нуждалась в нём прежде, чем покинуть город, в котором всё напоминало ей о Гае настоящем, и отправиться в другой город, где всё будет напоминать ей о Гае, которого уже нет. Нет, она не поедет в Алесунд, где прошло их беззаботное детство, но и маленький домик в Тромсё на берегу Гейрангер-фьорда наверняка до сих пор хранит его безжизненную тень у камина, где он когда-то осмелился сделать ей предложение.
Долго ещё после этого, упав на постель, она будет лежать, устремив взгляд в одну единственную точку на потолке, — ничем не примечательную, одну из бесконечного множества таких же ничем не примечательных точек, на которых можно было бы остановить свой взгляд. Опустошенная и безразличная, она вряд ли вспомнит, когда, наконец, провалилась в глухой сон. Просто закроет глаза, а потом откроет их, когда на наручных часах, лежащих рядом на смятой подушке, стрелки будут отсчитывать пятую минуту шестого.

— Мне важно успеть на этот рейс, — вежливо предупредит Герда, водителя, когда тот подойдёт, чтобы открыть ей дверь.
— Не волнуйтесь, — произнесёт тот, едва скрывая кривую ухмылку, — я приложу все усилия, чтобы доставить вас вовремя. — Увы, Герда уже отвернётся в другую сторону и не заметит ни ухмылки, ни странности в поведении человека, принятого на работу в отель такого класса. Ей будет совсем не до наблюдения за водителем, мыли её будут далеко от того места, где норвежка в тот момент находилась. В своё последнее утро в Лондоне Герда Ньордаль думала о человеке, брак с которым оказался бо́льшим испытанием, чем они оба, и без того пережившие за свой век достаточно скорбей, были способны вынести. Она прислонится головой к прохладному стеклу, глядя на то, как играют первые солнечные лучи на листьях старого дуба. Машина тронется, проедет по аккуратной тенистой аллее и внезапно остановится там, где дорога, миновав ворота, нырнёт в небольшой пролесок.
Право же, Герда даже не успеет очнуться от собственных мыслей и осознать, что происходит, когда одновременно распахнутся обе задние двери и, оттолкнув её на середину сидения, по обе стороны от неё окажутся два крупных амбала с оружием в руках.
— Не дёргайся, — пробасит тот, что справа, и в следующий момент всё для Герды Ньордаль погрузится во мрак.

* * *

Звук падающих капель сводит с ума, усугубляя желание пить настолько, что жажда становится пыткой. Кроме того, его ритм, слишком чёткий в тишине, которую из-за толстых бетонных стен не нарушает больше ничего, начинает оказывать влияние на сердечный ритм Герды. Она закрывает ладонями уши, крепко сжимая голову, чтобы не слышать этого звука и не ощущать пульсирующей боли в висках, — последствия введённого препарата.

* * *

Организм будет бороться с той дрянью, что окажется в её крови. Он достаточно сильный, чтобы осмелиться противостоять тому, что должно было вырубить эту хрупкую девушку один раз и на достаточно длительное время, — он всегда был сильным, иначе как бы он вынес всё то, что происходило с Гердой за годы перенесённых операций и реабилитаций; его приговорят ещё тогда, когда смертельно бледную Ньордаль впервые привезут на скорой в госпиталь города Алесунд, но он окажется достаточно сильным и для того, чтобы опровергнуть этот приговор.
Именно поэтому она время от времени будет мучительно тяжело вырываться в сознание из липких пут бреда. В первый раз в машине, совсем ненадолго, когда удастся услышать обрывок фразы, брошенной одним из амбалов-охранников водителю. Ещё несколько раз — точное количество она не в состоянии вспомнить — уже здесь, в месте её заключения, похожем на помещение какого-то заброшенного завода.

— Эй, смотрите-ка кто очухался! — хриплым прокуренным голосом воскликнет полноватый мужчина в камуфляжной форме, когда Ньордаль в очередной раз откроет глаза. Дверь за его спиной закроется, издав пронзительный скрежет, и заставит ещё не совсем очнувшуюся Герду вздрогнуть и, сгруппировавшись, вмиг оказаться в сидячем положении. — Не желаете ли обед, миссис?.. Ах, точно! — стукнет он себя огромной ладонью по лбу. — Простите, обеда не будет, — шеф-повару нашего авиалайнера только что пустили пулю в затылок! — Он разразится отвратительным смехом, захрипит и, ударив себя кулаком в грудь, зальётся лёгочным кашлем.
— Авиалайнера, говоришь? — переспросит Герда, когда тот, наконец, умолкнет и начнёт жадно глотать воздух ртом. Говорить было больно — каждое слово отзывалось резкой головной болью. — Я, конечно, понимаю, что у меня был билет эконом класса, но что-то ты уж больно страшен для стюардессы.
— Да ты!.. — он решит было ответить, но остановится на полпути, внимательно осмотрев Ньордаль с головы до ног. От взгляда этого, сального и мерзкого, липнущего к коже, как какая-нибудь дрянь, станет не по себе. Он подойдёт ближе и, присев на корточки перед Гердой, всё с той же сальной ухмылкой посмотрит ей в глаза. — А ты ничего так, а?
— Только дотронься, — предупредит Ньордаль, вложив в эту фразу весь свой нордический холод. Но на самом деле, её уже давно начнёт колотить от осознания того, что с ней будет. Страх тошнотворной волной пройдёт по всему телу, подобравшись к самому горлу, ватными станут руки и ноги. Но хуже будет то, что Герда в какой-то момент осознает, что способность её не действует, — то ли из-за того, что организм бросит все силы на борьбу с введённым в него веществом, то ли из-за того самого страха; но это будет не важным, в тот момент единственно значимым будет именно осознание того, что ей нечем себя защитить и некому теперь задуматься о том, куда она пропала, а, значит, никто не будет её искать. Герда вцепится ногтями в лицо этого человека в тот самый момент, как только он попытается протянуть к ней руку. Она закричит в голос, тем не менее, прекрасно понимая, что её никто не услышит.
— Бут! — он обернётся на своё имя, дав Герде отползти подальше к стене. Как раз вовремя, чтобы выпущенная кем-то пуля попала ему в висок, — Я ясно сказал, чтобы к ней никто не прикасался…
Едва ли она вспомнит его лицо. Она вообще мало что может вспомнить из того, что происходило после выстрела. На её вопросы, конечно, никто не ответит, ей скажут лишь то, что её дело — молчать. Двое в камуфляже уберут тело, дверь снова захлопнется, издав душераздирающий скрип, и металлическое эхо разнесёт его по всему помещению. Герда вновь отключится, но уже не от вещества, а от предательской боли там, где, по идее, должно быть сердце.

* * *

Кап, кап, кап… Кажется, ещё немного и сердце начнёт останавливаться. Герда резко втягивает ртом воздух, начиная задыхаться и ощущать, что всё куда-то отдаляется. Она заставляет себя подняться с пола и сесть, прислонившись спиной к холодной бетонной стене. Чтобы остановить брадикардию, Ньордаль начинает изо всей силы отбивать ногами и ладонями ритм, близкий к нормальному сердечному, но тело уже слабеет, вновь погружая её в забытье.

 Отправлено: 09.07.14 14:17. Заголовок: Он ровным почерком в..

Он ровным почерком выводит свою подпись в правом нижнем углу, - как выстрел, который убивает взлетевшую в небеса птицу, - та словно и не догадывалась о том, что кто-то следит за ней с земли; выражение лица англичанина холодное, даже не хмурое, а скорее сдержанное, - он не поднимает взгляд на светловолосого мужчину, что курит одну сигарету за другой, - дурная привычка, учитывая, что дело это обеспечит ему всю оставшуюся жизнь, а его так и не научили скрывать, что он нервничает; Гай усмехается, - он подводит ровную линию под историей своей жизни, - вроде бы ничего особенного и не случилось; ему никогда особо не нравился этот бизнес, да и не осталось ни одного живого Бёрнема, кто сможет упрекнуть его, - Гаю кажется, что он слышит голос отца, который уж точно недоволен тем, что работа всей его жизни передалась какому-то жалкому бродяге, который лишь недавно заработал свой первый миллион и то – не совсем честным путем; он даже видит перед собой собственную мать, которая качает головой, - мол, я вырастила тебя глупым и безнадежным, - она права, так как Бёрнем и правда безнадежен, если готов променять Forkjølelse – компанию, чье название с норвежского переводится как «холод» на ледяную воду морских глаз, что никогда не посмотрят на него, как на своего законного мужа, как...
- Ещё пожелания? – слегка насмешливым тоном спрашивает англичанин и наконец-то поднимает свой взгляд на испуганного мальчишку, - ему где-то лет двадцать пять, может даже чуть больше, но он уж точно не знает, как себя вести в подобной ситуации.
- Не думайте, что... – начинает он, но смех, что срывается с губ Гая, заставляет его удивленно посмотреть на него.
- Не думать, что я когда-нибудь смогу вернуть свою компанию? – спокойным голосом спрашивает Гай и не сводит с него взгляд, - Постараюсь, сынок, - и сложно понять, это от стресса он так реагирует, или стоит бояться того, что может последовать за происходящим. – Но, будь я на вашем месте, - Бёрнем отводит взгляд в сторону, словно этот разговор слишком уж скучный и повседневный, - я бы не стал недооценивать такого человека, как я, а теперь, - мужчина встает, бросая взгляд в последний раз на контракт, что он подписал минутой ранее, - прошу вас исполнить свою часть уговора. И я буду премного благодарен, если меня не заставят ждать, я очень не люблю ждать, знаете ли, - он стоит во весь рост, почти нависает на несчастного паренька, который смотрит на него огромными глазами и кивает своему напарнику.
Война многому научила Гая Бёрнема.
Например тому, что порой ты проигрываешь, когда тебе кажется, что выиграл.
А порой проигрыш превращается в выигрыш.
Нужно лишь время.
И...
Уходить с достоинством.

* * *

- Мистер Бёрнем, с вами всё в порядке? – Джонас смотрит на него, в то время как англичанин слишком уж погружен в свои мысли и не слышит его вопроса. Водителю приходится повторить ещё раз, перед тем, как Гай поднимет на него взгляд.
- Что?
- С вами всё в порядке?
- Да, - машинально отвечает мужчина и смотрит куда-то в одну точку перед собой, - ты говорил с ней?
- Она сказала, что у неё всё хорошо, - кажется, ответ не слишком уж и нравится Бёрнему, но он старается это скрыть.
- Когда улетает?
- Завтра.
- Скажи Клэр, что я не буду ужинать сегодня. Пусть занесет мне кофе.
- Вам ничего больше не нужно? – Будь Гай способен на то чтоб обратить внимание на своего водителя, то он бы понял, что тот явно переживает за него, но Бёрнем лишь качает головой и берет какие-то папки со стола, - нет, ему ничего не нужно.
Ни сегодня. Ни даже завтра.
Дверь кабинета тихо открывается ровно через семь минут, - Клэр заходит с небольшим подносом, на котором лежит не только чашка черного кофе, но и печенье, и шоколад, и даже варенье, - эта женщина никогда не поймет значения фразы «я не буду ужинать».
- Мистер Бёрнем, вы должны немного поесть, так и заболеть можно...
- Благодарю за заботу, Клэр, но...
- Я приготовлю вам что-то легкое, не хотите? Ох, несчастная ваша матушка, видела бы она вас сейчас! Нельзя столько работать, мистер Бёрнем! – женщина не собиралась молчать, а у Гая нервы сегодня были ни к черту, поэтому он лишь потянулся к чашке и поднес её к губам. – Кстати, я всё собираюсь спросить вас, а миссис Бёрнем не вернется? Просто... она ничего не забрала, а говорят, что... и я подумала, что нужно будет привести её спальню... я хочу сказать, её бывшую спальню...
- Ньордаль! НЬОРДАЛЬ! ЕЁ ФАМИЛИЯ НЬОРДАЛЬ! ОНА НИКОГДА НЕ БЫЛА МИССИС БЁРНЕМ! – слова резко срываются с губ Гая, и чашка выпадает из его рук прямо на пол, - разбивается вдребезги, забрызгивая жидкостью весь пол и брюки хозяина, но тот даже не дергается, не опускает глаза. На мгновение Клэр кажется, что в глазах мужчины полыхает пламя, поэтому она испуганно отступает назад и прижимает руки у губам, - неудивительно, ведь в этом доме никто и никогда не слышал, чтоб Бёрнем поднимал на кого-то голос, - в этом был весь он, сдержанный и собранный.
- Простите... мистер Бёрнем... – запинается она, всё продолжая пятиться и упирается в дверной косяк.
- ВОН! – кричит Гай и женщина выбегает, а он лишь встает, чтоб со всей силой захлопнуть дверь, - стены начинают звенеть от этого удара и кажется, что всё рассыпется на глазах, - это не так уж и далеко от правды, всё и правда разрушается, так как у Гая Бёрнема совсем ничего не осталось в груди. Ничего.
Он выходит из кабинета быстро, проходит коридоры, оставляя огненный след за собой, - висящие на стенах картины, которым уже почти столетия, начинают гореть на глазах. Гай же продолжает идти в сторону дверей и не обращает внимание, как оставляет за собой лишь огонь, который заставляет пожарную систему пищать и во всём доме разом включается вода, которая тушит всё, но Бёрнем уже бежит во двор, не оглядывается, не смотрит назад, так как хочет чтоб раз и навсегда всё сгорело дотла. Всё. Но чертовы Бёрнемы не горят и он слышит, как кто-то смеется снизу. Он знает этот смех. Он принадлежит его отцу.

* * *

Машина останавливается у входа в какой-то заброшенный завод, - англичанин не спешит выходить, так как старается привести ритм своего сердца с строй. Он не чувствует ни сожаления, ни страха, ни отчаяния, - давно надо было это сделать. Избавиться от всего, так как если подумать, то без неё, - без девушки с запахом морской волны, - ничего не имеет смысла в его жизни. Гай переводит взгляд в сторону водителя и выходит из машины.
- Мистер Бёрнем, ...
- Я клянусь, если хоть один волосок упадет с её головы, то я сожгу вас всех живьем, - его волос всё такой же ледяным голосом произносит Бёрнем и сложно поверить в то, что этот человек по собственному желанию передал свою компанию людям, которые похитили его жену.
- Ми...
- Я всё сказал. Остальное меня не интересует. Я хочу видеть её. – Не «жену», ни даже «Герду», а просто «её», так как она лишь осталась призрачным воспоминанием, что никогда не вернуть; да и не понять, не узнать, не объяснить. Бёрнем делает шаг в сторону входа в завод и даже не оборачивается назад, когда слышит шаги за собой, - он знает, что этот молокосос потащится за ним, но ему всё равно, так как сердце Гая Бёрнем пропускает удар, когда он входит внутрь и видит знакомый силуэт в конце, - потрепанные волосы, измученное лицо и запах воды, который он так не любит.
Шепотом срывается это «Герда», и Бёрнем бежит раненным зверем, - сердце у него колотится, когда он опускается перед ней и смотрит на руки, лицо, да куда угодно, лишь бы убедиться в том, что с ней всё в порядке, что она цела и невредима, даже если до смерти напугана и холодна.
- Ты в порядке? Они ничего тебе не сделали? - повторяет он, при этом чувствуя, как голос не слушается его и он понимает, что на глазах у всех, - и у самого себя в первую очередь, - рушится та ледяная статуя, которую он сам вырезал для себя.

 Отправлено: 20.07.14 17:01. Заголовок: — Гай, — не возгласо..

— Гай, — не возгласом — выдохом отзывается Герда уже тогда, когда муж оказывается достаточно близко, чтобы она могла увидеть его графитово-серые глаза. Скрип металлической двери, вновь вырвал её из забытья и заставил сгруппироваться, прижавшись спиной к холодной стене. Ещё не успев полностью очнуться от липких пут бреда, Герда с испугом смотрела на Гая и видела только его глаза, подобные грозовому небу, их суровый и одновременно тревожный взгляд. В нём был и страх, — настоящий животный страх за эту бледную своенравную девчонку с потрескавшимися губами, чьё лицо было испачкано запёкшейся кровью и цементной пылью, — и невыразимая слабость, которой Герда ранее никогда не замечала в своём муже. Слабость эта внезапно отразилась и на его поведении — казалось, словно всё его тело в момент потеряло жизненную силу, ноги подкосились, и он медленно опустился рядом с ней на колени, нервно и судорожно осматривая Герду, как потерянную драгоценность.
— Ты в порядке? Они ничего тебе не сделали? — кажется, он повторил это уже дважды, не дождавшись от Герды ответа с первого раза. Гай коснулся её лица, но она не пошевелилась. Герда внимательно смотрела в его глаза, будто силясь прочитать в них что-то, одной ей понятное. Но вскоре бледные, потрескавшиеся губы дрогнули, пальцы норвежки осторожно и нерешительно потянулись к его лбу, потревожив прядь его волос. Она очнулась и немного заторможено покачала головой сначала утвердительно сверху-вниз, а после — из стороны в сторону, пытаясь дать ответы сразу на оба его вопроса и избавить его от тревоги.
Но получилось невнятно. Герда прикусила губу и издала странный, почти неуловимый звук, вновь называя его по имени.
Ей не нужно было ничего объяснять — всё было сказано тревожным и болезненным взглядом его серых глаз. Всё, начиная с того, какую цену он заплатил за то, чтобы оказаться сейчас рядом с ней, здесь, на холодном бетонном полу заброшенного заводского помещения со скрипучей металлической дверью; и, заканчивая тем, почему он её заплатил.
Она подалась вперёд, чувствуя запах можжевельника и тумана от его рубашки, склонила голову ему на грудь и только тогда позволила себе дать волю слезам. Едва ли Герда была в состоянии что-либо ему сказать. Всё это время она причиняла боль тому, кто не раздумывая отдал за неё всё, что у него было. И грош ей цена, если она дважды посмела предать его, оттолкнуть, когда это было жизненно важно, не вглядеться в эти глаза, чтобы увидеть за маской безразличия эту постоянную тревогу раненного, отвергнутого зверя.
Ньордаль подняла голову, но взглянуть Гаю в глаза осмелилась не сразу. Она знала — он не выносил её слёз, они злили и раздражали его, хотя, так она думала раньше. Быть может, они просто причиняли ему боль. Но, как бы там ни было, она не в силах была совладать с собой, чтобы остановить эти слёзы. Равно как и не в её силах было изменить всё то, что она делала и говорила на протяжении всех этих долгих лет изнуряющего брака, то, что превратило несмело улыбавшегося синеглазого мальчика в бледного и жёсткого мужчину, с глазами цвета грозовой тучи.
Она подняла взгляд, вновь посмотрев в эти глаза, и губы Герды, ощущая солёный привкус раскаяния, дрогнули, чтобы позволить одной единственной фразе прозвучать в этой тишине.
— Прости меня, — произнесла она, глядя в глаза мужа, которого любила больше жизни и, тем не менее, продолжала мучить все эти годы.
Гордость ли это, обида или непонимание, важно ли всё это теперь, когда они уже пересекли черту необратимости? Что стоило ей тогда, вопреки своему страху, прислушаться к единственному, что никогда её не обманывало — сердцу. Что стоило ей тогда подойти и крепко обнять этого зажатого и хмурого человека, похожего на дикого медведя, пришедшего, чтобы навеки отдать ей своё сердце и стать ручным. Что заставило её оттолкнуть этот порыв, растоптать это, брошенное к ногам сердце?
А ведь по сути, она растоптала не только его, но и себя заодно, поскольку нет ей без этого раненного зверя жизни, нет ничего, что было бы важней и дороже его взгляда, звука его голоса, прикосновения его пальцев, неизменно пахнущих гарью, можжевельником и — совсем чуть-чуть — холодной водой норвежских фьордов.
Каждую секунду, каждое мгновение их супружеской жизни она искала за его безразличием хоть малую толику этой слабости, этой жизни в серых глазах, смотрящих на неё так холодно и сурово.
Плохо искала.

— Как это… мило, — протянул мужчина, застреливший Бута, — аж тошно. Так и хочется сказать, э-э-э, как там? «И жили они долго и счастливо…»
Он вошёл следом за светловолосым мужчиной, сопровождавшим Гая. Небрежно вертя в руках оружие, он скорчил гримасу, наблюдая за этими двумя, но тут же напрягся, проследив за взглядом своего «хозяина». Хозяин был младше его лет на десять, холёный мальчик лет двадцати семи – тридцати, и его явно не радовал вид окрашенного кровавыми подтёками бетонного пола у ног Герды. Но тот был слишком напряжён, чтобы выразить своё недовольство проделанной работой, к тому же, на Герде не было ни царапины, и «мальчик» быстро переключился на свои внутренние ощущения. Они, стоит сказать, отразившись на его бесцветном лице, выдавали приступ тошноты, подступающей к его горлу, как раз там, где заканчивался ворот кипенно-белой рубашки от Stefano Ricci.
— … «и умерли в один день». — Продолжил заметно расслабившийся наёмник с ухмылкой на губах. — О, да! Вот это мне нравится больше. Кстати, могу устроить хоть сейчас.
Светловолосый мужчина лишь резко кивнул в сторону двери, за которой скрылся уже спустя мгновение, неосознанно прикрывая ладонью рот. Наёмник вышел за ним следом, и один из амбалов, участвовавших в похищении Герды, повернул ключ по ту сторону, оставив Гая с Гердой пленниками вновь вернувшегося в помещение эха, вырвавшегося из-за бетонных столбов душераздирающим скрипом, которого ни она, ни Гай никак не могли предвидеть.